Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

Младший из всех осужденных был Кашкин, лицеист XV курса, только что

окончивший Царскосельский лицей и до того получивший прекрасное домашнее

образование, так как принадлежал к зажиточной дворянской семье, владевшей

значительными поместьями. Кашкин был в высшей степени симпатичный

молодой человек с очень гуманными воззрениями. Одним из главных идеалов

жизни он ставил себе освобождение крестьян. Верный этому идеалу, он, так же

как Спешнев, после 1861 года сделался мировым посредником первого призыва.

Григорьев, Момбелли, Львов и Пальм были офицеры гвардейских полков.

Три первые отличались своей серьезной любознательностью. Они

перечитали множество сочинений, собранных Петрашевским в его "библиотеке

запрещенных книг", которой он хотел придать общественный характер и сделать

доступною. Он радовался присутствию в своем кружке офицеров и возлагал

надежду на их пропаганду не между нижними чинами, о чем никто и не думал, кроме разве автора, впрочем, очень умеренной "Солдатской беседы" Григорьева, а

между своими товарищами, которые принадлежали к лучшим в России

дворянским фамилиям.

Четвертый из гвардейских офицеров - Пальм, человек поверхностный и

добродушный, примкнул к кружку по юношескому увлечению, безо всякой

определенной цели.

Из группы осужденных, кроме Петрашевского, разве только одного

Дурова {23} можно было считать до некоторой степени революционером, то есть

человеком, желавшим провести либеральные реформы путем насилия. Однако

между Петрашевским и Дуровым была существенная разница. Первый был

революционером по призванию; для него революция не была средством к

достижению каких бы то ни было определенных результатов, а целью; ему

нравилась деятельность агитатора, он стремился к революции для революции.

Наоборот, для Дурова революция, по-видимому, казалась средством не для

достижения определенных целей, а для сокрушения существующего порядка и

для личного достижения какого-нибудь выдающегося положения во вновь

возникшем. Для него это тем более было необходимо, что он уже разорвал свои

семейные и общественные связи рядом безнравственных поступков {24} и мог

ожидать реабилитации только от революционной деятельности, которую он начал

образованием особого кружка (дуровцев), нераздельного, но и не слившегося с

кружком Петрашевского. Известно, что, когда Дуров и Достоевский очутились на

каторге в одном "мертвом, доме", они оба пришли к заключению, что в их

141

убеждениях и идеалах нет ничего общего и что они могли попасть в одно место

заточения по фатальному недоразумению.

Из лиц, близких кружку Петрашевского (я повторяю - к кружку, потому

что организованного, хотя бы и тайного, общества в этом случае никогда не

было), не внесены были следственной комиссиею в группу осуждаемых еще двое

только потому, что они окончили свою жизнь как раз в то время, когда

следственная комиссия только что приступала к своим занятиям. Это были: Валериан Николаевич Майков, принимавший самое деятельное и талантливое

участие в издаваемом кружком Петрашевского словаре Кириллова и умерший

летом 1847 года от удара в купальне, и Виссарион Григорьевич Белинский

(скончавшийся весною 1848 г.), пользовавшийся высоким уважением во всех

кружках сороковых годов (где не пропущенные цензурою его сочинения читались

с такой жадностью, что член одного из кружков был даже присужден к смертной

казни за распространение письма Белинского к Гоголю {25}). Остальные же

посетители кружка ускользнули от внимания следствия только потому, что не

произносили никаких речей на собраниях, а в свои научные статьи и

литературные произведения не вводили ничего слишком тенденциозного или

антицензурного, кроме, может быть, Михаила Евграфовича Салтыкова, который, к своему счастию, попал под цензурно-административные преследования ранее

начала арестов и был сослан административным порядком в Вятку ранней весною

1848 года {26}.

Уже в конце апреля 1849 года быстро разнесся между нами слух об аресте

Петрашевского и многих лиц, его посещавших, об обыске их квартир, об

обвинении их в государственном преступлении. Мы в особенности были

огорчены арестом Спешнева, Достоевского, Плещеева и Кашкина, так же как и

некоторых лиц, впоследствии освобожденных, как, например, Беклемишева <...>, а также Владимира Милютина, при обыске квартиры которого была взята

секретная записка, представлявшая отчет министру государственных имуществ, графу Киселеву, А. П. Заблоцкого-Десятовского по секретной командировке для

исследования отношений помещиков к крепостным в разных частях России.

Записка эта была первым весьма смелым обвинительным актом против

крепостного права в России, и чтение ее произвело сильное впечатление в

кружках, стремившихся к освобождению крестьян. Из Милютиных только один

Владимир часто посещал кружок Петрашевского. Братья его, будучи родными

племянниками графа Киселева, очень опасались, чтобы нахождение в кружке

Петрашевского записки Заблоцкого не послужило к аресту многих лиц, тем более

что записка эта не была известна императору Николаю I, которому Киселев не

решился представить ее, так как заметил в государе с 1848 года сильное