Читаем Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников полностью

1875 года. Появился соблазн не только у критиков, но и у писателей сопоставить

эти два крупнейших произведения в самом процессе их создания, - как со стороны

художественной, так и со стороны идеологической, главным образом с точки

зрения отражения в них "злобы дня". И прежде всех это сделал Некрасов. По

прочтении первой части романа он пришел к Достоевскому, чтоб выразить свой

восторг: "Всю ночь сидел, читал, до того завлекся, а в мои лета и с моим

здоровьем не позволил бы этого себе. И какая, батюшка, у вас свежесть. <...> Такой свежести, в наши лета, уже не бывает и нет ни у одного писателя. У Льва

Толстого, в последнем романе, лишь повторение того, что я и прежде у него же

читал, только в прежнем лучше" (Письма, III, 152). Достоевский принял эту

похвалу с большим удовлетворением и через два года в февральском номера

"Дневника писателя" за 1877 год, говоря об "Анне Карениной", почти дословно

повторил от своего имени слова Некрасова: "Сначала мне очень понравилось; потом хоть и продолжали нравиться подробности, так что не мог оторваться от

них, но в целом стало нравиться менее. Все казалось мне, что я это где-то уже

читал, и именно в "Детстве и отрочестве" того же графа Толстого и в "Войне и

мире", его же, и что там даже свежее было" (Достоевский, 1926-1930, XII, 52).

Характерно, однако, что сказано это мимоходом. Достоевский заявляет, что "в

чисто беллетристическом и критическом смысле" не будет говорить о романе. Его

поразило то, что у "писателя-художника в высшей степени, беллетриста по

преимуществу", каков Толстой, он "прочел три-четыре страницы настоящей

"злобы дня", - все, что есть важнейшего в наших русских текущих политических и

социальных вопросах, и как бы собранное в одну точку". В тоне поразительно

спокойном Достоевский начинает критику "Анны Карениной" с точки зрения

общественно-политической. Он критикует роман именно с точки зрения "злобы

310

дня", как ее понимала наиболее левая часть демократически настроенной

интеллигенции: все та же "история барского русского семейства", но наиболее

распространенный, современный его тип уже не князь Андрей Болконский, не

Пьер Безухов, а всего лишь Вронский и Стива Облонский, с их пошлым

внутренним миром, ничтожные, бездарные люди, которые и "говорить не могут

между собою иначе, как об лошадях". Когда Толстой стал серьезно, а не

иронически вводить читателя в их внутренний мир, то "показалось это даже

скучным".

"И вот вдруг все предубеждения мои были разбиты, - пишет Достоевский.

- Явилась сцена смерти героини <...> - и я понял всю существенную часть целей

автора. В самом центре этой мелкой и наглой жизни появилась великая и

вековечная жизненная правда и разом все озарила. Эти мелкие, ничтожные и

лживые люди стали вдруг истинными и правдивыми людьми, достойными имени

человеческого, - единственно силою природного закона, закона смерти

человеческой. Вся скорлупа их исчезла, и явилась одна их истина. <...> Ненависть

и ложь заговорили словами прощения и любви" (Достоевский, 1928-1930, XII, 52, 53).

В этом же номере "Дневника" Достоевский писал о "чистом сердцем"

Левине, способном в своих страстных "исканиях честности" дойти до "последних

столпов". В этом устремлении Левина увидел Достоевский черту, в самой сути

своей сближающую Левина с героем "Подростка" - Аркадием Долгоруким, и

шире - с "наступающей будущей Россией честных людей", всеми помыслами

обращенных к народу.

Однако, как полагает Достоевский, Левин разошелся с "огромным

большинством русских людей" во взгляде на самый важный из современных

вопросов - в отношении к русско-турецкой войне (см. прим. 15 к стр. 292).

17 Стр. 294. В этих взглядах Достоевского, поражающих своей

реакционностью, можно видеть следы влияния кружка кн. Мещерского, с

которым писатель сблизился в 1872 году (см. стр. 80 наст, тома).

18 Стр. 294. Слова Достоевского о великорусской семье, казалось бы, на

первый взгляд, непосредственно примыкающие к его высказыванию о

национальностях, скорее связаны со взглядами славянофилов, чем с воззрениями

круга Мещерского. Мнение о том, что в русской патриархальной семье

сохранились элементы общинного быта, высказывалось также Герценом, а одно

время - и Чернышевским. Однако и Герцен и Чернышевский связывали с

крестьянской общиной свои надежды на своеобразный, некапиталистический

путь России к социализму через революцию.

19 Стр. 295. Далее следует опускаемое нами письмо Достоевского от 29

мая 1876 года (Письма, III, 210-211).

В. Г. Короленко

ПОХОРОНЫ НЕКРАСОВА И РЕЧЬ ДОСТОЕВСКОГО НА ЕГО МОГИЛЕ

311

(Из "Истории моего современника")

Эта глава "Истории моего современника" (т. 4, гл. X) печатается по

изданию: В. Г. Короленко, Собр. соч. в десяти томах, т, VI, М. 1954, стр. 197-200.

1 Стр. 298. См. т. 1 наст. изд., стр. 147.

2 Стр. 298. "Путешествие в Арзрум", гл. 2.

3 Стр. 298. В печати оживленно комментировалась не столько речь

Достоевского, сколько его высказывание о Некрасове в "Дневнике писателя" за

декабрь 1877 года (см., например, статьи "Литературные мелочи". - "Дело", 1878, N 6; "Внутреннее обозрение". - ОЗ, 1878, N 3, 4 и многие др.).

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии