Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

г.) некролог "Памяти Федора Михайловича Достоевского",

ВОСПОМИНАНИЯ О Ф. М. ДОСТОЕВСКОМ

<...> В самом конце 1872 года я прочел в газетах объявление об издании

журнала "Гражданин" под редакцией Достоевского. Я думал, что он все еще за

границей; но вот он здесь, в одном городе со мною, я могу его видеть, говорить с

ним. Меня охватила радость, волнение. Я был ужасно молод и не стал

задумываться: сейчас же отправился в редакцию "Гражданина" узнать адрес

нового редактора. Мне дали этот адрес. Я вернулся к себе, заперся и всю ночь

напролет писал Достоевскому. Мне любопытно было бы прочесть теперь письмо

это. Может быть, в нем было очень много лишнего, но, во всяком случае, я сказал

ему все, что мог сказать человеку, которого любил так долго и который имел на

меня такое влияние {1}.

130

На следующее утро я послал это письмо по почте и ждал. Прошло три,

четыре дня - никакого ответа. Но я нисколько не смущался, я был совершенно

уверен, что Достоевский не может мне не ответить.

Наступил новый, 1873-й год. Первого января, вернувшись к себе поздно

вечером и подойдя к письменному столу, я увидел среди дожидавшихся меня

писем визитную карточку, оборотная сторона которой была вся исписана.

Взглянул - "Федор Михайлович Достоевский".

С почти остановившимся сердцем я прочел следующее:

"Любезнейший Всеволод Сергеевич, я все хотел вам написать; но

откладывал, не зная моего времени. С утра до ночи и ночью был занят. Теперь

заезжаю и не застаю вас, к величайшему сожалению. Я дома бываю около восьми

часов вечера, но не всегда. И так у меня спутано теперь все по поводу новой

должности моей, что не знаю сам, когда бы мог вам назначить совершенно

безошибочно.

Крепко жму вашу руку. Ваш Ф. Достоевский".

Я чувствовал и знал, что он мне ответит; но эти простые и ласковые слова, это посещение незнакомого юноши (в письме своем я сказал ему года мои {2}) -

все это тронуло меня, принесло мне такое радостное ощущение, что я не спал всю

ночь, взволнованный и счастливый. Я едва дождался вечера. Я замирал от

восторга и волновался, как страстный любовник, которому назначено первое

свидание. В начале восьмого я поехал. Он жил тогда в Измайловском полку, во 2-

й роте. Я нашел дом N 14, прошел в ворота и спросил - мне указали отдельный

флигелек в глубине двора. Сердце так и стучало... Я позвонил дрожащей рукою.

Мне сейчас же отворила горничная, но я с минуту не мог выговорить ни слова, так что она несколько раз и уже с видимым недоумением повторила: "Да вам что

же угодно?"

- Дома Федор Михайлович? - наконец проговорил я.

- Дома-с, а барыни нету - в театре.

Я взобрался по узкой, темной лестнице, сбросил шубу на какой-то сундук

в низенькой передней.

- Пожалуйте, тут прямо... отворите двери, они у себя, - сказала горничная

и скрылась.

Я прошел через темную комнату, отпер дверь и очутился в его кабинете.

Но можно ли было назвать кабинетом эту бедную, угловую комнатку маленького

флигелька, в которой жил и работал один из самых вдохновенных и глубоких

художников нашего времени! Прямо, у окна, стоял простой старый стол, на

котором горели две свечи, лежало несколько газет и книг... старая, дешевая

чернильница, жестяная коробка с табаком и гильзами. У стола маленький шкаф, по другой стене рыночный диван, обитый плохим красноватым репсом; этот

диван служил и кроватью Федору Михайловичу, и он же, покрытый все тем же

красноватым, уже совсем вылинявшим, репсом, бросился мне в глаза через восемь

лет, на первой панихиде... Затем несколько жестких стульев, еще стол - и больше

ничего. Но, конечно, все это я рассмотрел потом, а тогда ровно ничего не заметил

- я увидел только сутуловатую фигуру, сидевшую перед столом, быстро

обернувшуюся при моем входе и вставшую мне навстречу.

131

Передо мною был человек небольшого роста, худощавый, но довольно

широкоплечий, казавшийся гораздо моложе своих пятидесяти двух лет, с

негустой русой бородою, высоким лбом, у которого поредели, но не поседели

мягкие, тонкие волосы, с маленькими, светлыми карими глазами, с некрасивым и

на первый взгляд простым лицом. Но это было только первое и мгновенное

впечатление - это лицо сразу и навсегда запечатлевалось в памяти, оно носило на

себе отпечаток исключительной, духовной жизни. Замечалось в нем и много

болезненного - кожа была тонкая, бледная, будто восковая. Лица, производящие

подобное впечатление, мне приходилось несколько раз видеть в тюрьмах - это

были вынесшие долгое одиночное заключение фанатики-сектанты. Потом я скоро

привык к его лицу и уже не замечал этого странного сходства и впечатления; но в

тот первый вечер оно меня так поразило, что я не могу его не отметить...

Я назвал себя. Достоевский ласково, добродушно улыбнулся, крепко сжал

мою руку и тихим, несколько глухим голосом сказал:

- Ну, поговорим...

III

Он усадил меня на стул перед столом, сел рядом со мною и начал

набивать толстые, большие папиросы, часто поднимая на меня тихие, ласковые

глаза.

Он, конечно, сразу же заметил, что перед ним совершенно смущенный и

взволнованный юноша, и сумел так отнестись ко мне, что через несколько минут