ф р финал

тебе не хочется, чтобы достаток в семью пришел, о каком прежде родитель и мечтать не мог? Ты ж сын почтительный, отца с матерью любишь и уважаешь. Отец тебе обязательно долю отделит, будешь девушкам покупать аксамиты и настоящие самоцветики, внесешь плату — и запишешься в какой хочешь цех, не придется всю жизнь в лавке торчать, как собака на цепи. Ты ж на другое метишь, не по нраву тебе до дряхлости мясом торговать... А если сомневаешься или не веришь, возьми в церкви скляницу святой воды и покропи деньги, когда будешь их брать, — убедишься, что настоящее злато, не морок. Ну на что тебе эта бесполезная для тебя бляшечка?

Он не чувствовал себя обмороченным, но ненадолго всерьез задумался над ее словами трезво и рассудительно. И в самом деле, мог до седых волос не узнать, что это за бляшечка и для чего служит, знал одно: святой воды она не боится. Две пригоршни золота — страшно заманчиво, что уж там. Отец еще одну лавку устроит, опять-таки с золотым трилистником, мать служанку наймет, а то и кухарку, одним махом свалив с плеч большинство домашних забот, и наряжаться сможет получше — она ведь еще не перестарок... А сам он легко заплатит за поступление в Юнгари без всяких хлопот с квартальными испытаниями, на которые то ли попадет, то ли нет, это еще корявым перышком на ветру писано. И Тами можно подарками засыпать...

Нет, решительно не пойдет. Он хоть и крайне нерадивый, но верующий. И уяснил накрепко: если поддашься нечистой силе хоть в малом, если устроишь с ней хоть махонькую сделку — душу не погубишь, но запачкаешь изрядно, сделаешь первый шаг по неприглядной дорожке, а второй, чего доброго, дастся легче, а за ним и другие известно куда заведут...

— Не пойдет, — сказал он решительно. — Отвязалась бы ты от меня по-хорошему... Решения я не переменю, а силком ты сделать ничего не сможешь. И со мной ничего сделать не сможешь, я уже понял: могла бы — давно б сделала...

— Не могу, — согласилась старуха с неприкрытой печалью. — Догадался, востер... Сделать-то я с тобой много чего могу, но это дела

не поправит. Такой уж зарок на эту бляшку положен, и не сломать мне его, не обойти... Могла бы — я бы с тобой, милый, сусоли не рассусоливала и златом не прельщала. Не за две пригоршни, а за два десятка желтяков можно быстренько найти хватких живорезов, их в столице хватает и крови они не боятся, а за золото родную матушку в бордель продадут. В два счета забрались бы ночью в дом, прирезали всех, с тебя, паршивца, начиная... Только ведь — зарок. Хоть три раза тебя зарежь, а бляшка в чужие руки не дастся, пока ты сам ее не отдашь, не продашь, не поменяешь, за ограду не выкинешь...

— Вот и разойдемся по-хорошему, — сказал Тарик без всякого вызова.

— Не могу, хороший мой, — усмехнулась старуха, — надо мной старшой есть. Если я ему бляшку не представлю... — Ее натурально передернуло, в глазах мелькнул нешуточный страх. — Я тебе потому это выдаю, чтобы ты накрепко уяснил: нет у меня обратной дороги, нельзя мне отступать, до конца идти обязана...

— Сочувствую вашему горюшку, — сказал Тарик не без ехидства. — Но вот размыкать его не могу, и не просите, златом не звените...

В какой-то миг казалось, что она и впрямь вцепится Тарику в глотку — так исказилось ее лицо. Но тут же стало прежним, смиренным. Уж конечно, тут не доброта душевная, коей в ее натуре наверняка нет ни капелюшечки, — сама же только что призналась, что смерть Тарика ей ничуть не поможет.

Глаза у нее стали как шилья.

— Ну что же, мальчишечка... — произнесла она с расстановкой. — Не получилось с шелкового конца, будем заходить с железного... Тебе я и впрямь ничего сделать не смогу, а вот другим — запросто. Вот ежели у твоего отца обе лавки сгорят и останется он на пепелище босым и голым? И одно ему останется — на Вшивом Бугре обосноваться? Ежели твою матушку подловят вечерком в укромном месте и полдюжины блудней ей засадят, да еще красоту попортят, рожу порежут? А ежели с этой гаральянской девкой, возле которой

ты вздыхаешь и млеешь, тоже приключится много такого, что выговорить словами противно? И как потянется эта поганая череда... Потом волосья на голове рвать будешь и головой об стену биться, да поздно будет, ничего не вернешь и не поправишь... Зато останешься с бляшкой в кармане, и она тоже ничего не поправит...

Страха не было. Видимо, оттого, что Тарик прочитал немало голых книжек-жутиков, в том числе о храбрых борцах с нечистой силой, которые порой вели с нечистью и словесные поединки — и успешные!

— А теперь ты меня слушай, — сказал он почти спокойно. — Не будет никакой череды, потому что на череду попросту времени тебе не хватит. После первой же... пакости с жизнью распрощаешься. Убью.

— Да что такое ты мелешь, мальчишечка? — хмыкнула старуха, но Тарик мог поклясться, что ее бодрость и веселость были фальшивыми. — Ты ж в жизни ни одной кошки не повесил, ни в одну собаку каменюгой не бросил. Берешься судить о том, в чем не разбираешься. Ну, разве я — нечистая сила? Да ничего подобного!