Фабрика игрушек

Фима и ее возлюбленный встречались почти всегда в его московской квартире возле Никитских ворот. И почти всегда по делу. Фима получала очередную информацию, другими словами, наводку, или приносила своему избраннику оговоренную долю – материалом, то есть, как правило, золотом, драгоценностями, либо деньгами, если грабители сами реализовывали добытое. Покончив с делами, они занимались сексом, и это было совсем неплохо.

Серафима давно установила, что квартира съемная, скорее всего, у возлюбленного где-нибудь в другом месте или в другом городе существовала семья, но разве это могло иметь какое-либо значение? О встрече они условливались по телефону. Приятная, необременительная связь, к тому же очень полезная для обеих сторон.

Впрочем, Фима считала правильным пользоваться иногда и другими источниками информации, чтобы не зависеть полностью от своего поклонника. Ценным наводчиком оказался некто Вова Цыплаков, немолодой уголовник, которого за глаза другие члены банды презрительно именовали «синяком». Именно он дал ярославского коллекционера, и он же, Вова, отвез медальки своему заказчику и приволок назад весьма солидный куш.

Получая заработанную долю, Цыплаков всякий раз менялся в лице, обычная настороженность исчезала, он горделиво улыбался, принимал деньги и слова благодарности со всей серьезностью, словно стахановец, которому вручают диплом.

– Вован не фраер, за базар всегда отвечает, – говорил он о себе в третьем лице. – Эх, Фимка, встретить бы тебя раньше, сколько хорошего можно было б наворотить!

В далеком 84-м, когда расчудесной Фимы не было рядом даже в помине, Цыплаков загремел в тюрьму, можно сказать, случайно. Ему тогда как раз на днях исполнилось двадцать шесть, и вместе со старшим братом они отправились грабить расположенную по соседству сберкассу. Братья не раз бывали внутри – сопровождали мать, получавшую там пенсию. (Пенсию парни тут же забирали и пропивали). Ночью они вошли со двора, легко отжали дверь. Замок, надо сказать, был хилый, и никого это не волновало, поскольку внутри дежурил вооруженный охранник. Чучело огородное, весь скрюченный артритом – братья рассчитывали, что при виде двух здоровенных лбов в черных масках старик наложит в штаны. Но вышло иначе. Вместо того, чтобы по-тихому позволить связать свои старые кости, охранник полез зачем-то в кобуру. Никто не собирался его убивать. Но когда идешь на дело, ты же весь на мандраже, это ж грабеж, а не какая-то рыбалка. Наверно, надо было просто прикрикнуть на старого мудака, может, стукнуть его несильно. Но в руке у Вовы был нож, он ударил – и все, нету старика, умер. Деньги они взяли, немного, правда. Но из-за того, что все пошло наперекосяк, забыли о всякой предосторожности, вышли прямо на улицу, да еще стояли там под фонарем, ругались между собой, кто-то из соседей увидал их в окно. Брат получил поменьше, но до конца срока не дотянул, помер на зоне от туберкулеза. А Вован откорячил свои 15 лет, как говорится, от звонка до звонка. И оно все бы ничего, если б не подсел он на всякие там колеса. Ширяться – этого нет, иглу в руки не брал, с детства боялся уколов, но и таблетки денег стоят, и немалых. Хорошо, что есть Фима, с нею не пропадешь!

Цыплаков сказал по телефону условную фразу, и вот теперь прикатил в Питер. Адрес свой Фима не сообщила, страхуется, договорились, что на почте возле Московского вокзала его встретит Парамоша.

Вова увидел его у окошечка «до востребования», тот беспечно болтал с какой-то киской, распетушил хвост, ничего вокруг не замечает. Вова сунулся в окно со своим паспортом – а что делать, не стоять же посреди зала, словно пень? Парамошка заметил его, наконец, не спеша и ласково этак распрощался со своей подругой, но теперь уж ему пришлось ждать, пока сонная почтальонша просмотрит все письма на букву «Ц». Цыплаков сыграл чистый спектакль, мол, до чего он огорчен, что нет ему письма. И, наконец, они с этим наглым корешем поехали к Фиме на адрес. Поехали на метро; с такой рожей, как у него, у Вовы, по нахалке объяснил Парамошка, никто их в тачку не посадит.

Фима сама открыла дверь, проводила Парамошу вместе с московским гостем в комнату.

– Ну, что, бродяги! – приезжий широко улыбнулся, отчего сверкнуло несколько коронок; часть его передних зубов была исполнена из золота, часть – из обыкновенной нержавейки. – Плохие новости!

Говоря так, он продолжал улыбаться. Вероятно, новости и в самом деле были плохие, во всяком случае, в его понимании. Пошутить так он бы не осмелился. Улыбался же не из зловредности, а в наивной радости – ведь принес важную новость!

Ощутив импульсивно тревогу, Серафима взглянула на Юру-Парамошу. Что еще за новость? Если обсуждали по дороге, то удобнее, во всяком случае, без напыщенной многозначительности, услышать все от Юры. Тот понял, что от него требуется, но только огорченно покачал головой:

– Молчал как рыба об лед!

Цыплаков самодовольно выдержал паузу, оглядел притихших бандитов, спросил: