Фабрика мертвецов

— Простите, сударь… — Девичий голосок был тих и нежен, и смущен, и почти беззвучен. — Я… мне нужна помощь…

— Вы слышали? — Гриша повернулся, стукнув чайником по перилам вагона.

— Умоляю, помогите! — Женский силуэт в дверях ретирады нарисовался четко, девица шагнула вперед — и разом нахлынула волна отвратного запаха.

Митя брезгливо шевельнул ноздрями: «С чего я решил, что девица — приличная? В розовом-то платье, на вокзале… В очень недешевом платье… Утреннем платье… Ночью».

— Сударыня, вы меня зовете? — Гриша шагнул ступенькой ниже, близоруко вглядываясь в словно выплывающий из двери силуэт.

— Мне так неловко… На вас вся надежда! — снова прошелестел голосок.

— Сударь… — бросил Митя и замолк, продолжая вглядываться.

— Что? — Реалист на миг оторвал взгляд от манящей его руки в белой кружевной перчатке.

— На вашем месте я бы не ходил.

— Почему? — Гриша снова повернул голову туда, к девушке.

— Хотя бы потому… куда она вас зовет, — напомнил Митя.

— Ну сударь же! — нетерпеливо позвал капризный голосок.

— Разные бывают обстоятельства. Ну да вы ж ими не интересуетесь. — Гриша спрыгнул с лесенки и зашагал к девице, решительно погромыхивая чайником.

Ноздри Мити снова дернулись… он узнал запах. Ничего общего с ретирадой тот не имел, Митя слышал его, еще когда был мал, до перевода отца в Петербург и возвращения в их жизнь матушкиного семейства.

Митя потянулся к прихваченной из вагона тяжелой отцовской трости.

Перегнулся через перила вагонных «сеней».

И с глухим стуком опустил набалдашник Грише на голову.

Реалист замер, покачнулся, ноги его подломились, и он рухнул как подрубленное дерево. Чайник, дребезжа, откатился в сторону.

Тихо было на перроне, тихо — ветерок шелестел в листве да паровоз пыхтел. Гриша лежал, прижавшись щекой к земле, и вокруг головы его расплывалось кровавое пятно.

— Митька! Ты что творишь! — раздался крик отца.

Дверца вагона с грохотом отлетела в сторону. Рыча от ярости, будто у него и впрямь была примесь Древней Крови, только не Сварожьей, а Велесовой, путеец ринулся к Мите.

Ухватившись за балясину, Митя сиганул на перрон — прямо бесчувственному реалисту на спину. Вопль — пронзительный, совершенно нечеловеческий, ввинчивающийся в уши и словно вытаскивающий внутренности через них — пронесся над станцией. Шум буфетной испуганно стих. Путеец в вагонных «сенях» скорчился, безуспешно пытаясь зажать уши. В вагоне загрохотало: спящие пассажиры падали с диванов и лавок. Отчаянно, как подколотый поросенок, заверещал ребенок.

Она метнулась из мрака ретирады — сплошной ком розового шелка, летящих темных волос и болтающегося на лентах капора. В два прыжка, отталкиваясь всеми конечностями, как обезьяна, девица в розовом кинулась к окровавленному реалисту. Митя успел увидеть ее лицо — хорошенькое, юное, с ровными дугами бровей, пикантной родинкой над верхней губой. И желтыми клыками, похожими на толстых червей, лезущих из розового бутона.

Митя ударил тростью прямо в пасть. Посеребренный шар набалдашника с хрустом вломился в клыки. Девица опрокинулась на спину, моментально взвилась на четвереньки, и так и застыла, покачиваясь туда-сюда, точно готовящийся к броску паук. Ее рот, теперь похожий на выжженную рану, скалился обломками зубов, а шея то раздувалась, как сытая змея, то опадала, проваливаясь, как пустая кожа.

Успевший вскочить Митя замер, ногой опираясь на спину реалиста и держа трость наготове.

— Ашшшш! — Девица пронзительно зашипела, судорожно, как рыба, открывая и закрывая обожженный серебром рот — меж клыков на перрон потекла черная, похожая на густую смолу, жижа. Оттолкнулась четырьмя конечностями и снова прыгнула.

Набалдашник Митиной трости ударил твари в живот. Митя присел, подправляя прыжок — придавленный всей тяжестью реалист издал хриплый стон, — и почти перекинул тварь через себя. Кривые когти на тонких девичьих пальцах мазнули у самой головы, выдрав с мясом клок волос. Мертвячка впечаталась спиной в борт вагона, и тот закачался; изнутри снова донеслись вопли. Растопырив руки и ноги, вниз головой — юбка завернулась, открывая панталоны с бантиками, болтающийся на лентах капор мел землю — тварь повисла на борту вагона, точно приклеенная. Чудовищно изогнулась, оттолкнулась и заскочила на крышу. И эдаким вывернутым пауком стремительно побежала по вагону.

— Ах ты ж стерва! — глухо забухали сапоги — из вокзала, дергая рукоять служебной сабли, бежал путейский жандарм. В густых моржовых усах застряли клочья квашеной капусты. — А ну слазь! — тряся нависающим над ремнем чревом, жандарм заскакал под вагонами, пытаясь достать тварь саблей. Кончик сабли бессмысленно скреб по вагонной крыше, но тварь заметалась. Скакнула вправо-влево, попыталась скользнуть в вагонное окно — внутри пронзительно завизжали. Заверещала сама… и снова прыгнула.