Фабрика романов в Париже

Анна бесшумно катилась по толстым коврам: позади нее был Иммануэль, а впереди – широкая спина Олафа Шмалёра. Хозяин открыл дверь, и Анна проскользнула в ярко освещенный салон. Похоже, окнами именно этой комнаты она любовалась снаружи. Помещение и вправду было таким огромным и высоким, что могло бы служить свету Баден-Бадена бальным залом. В покрытых черным лаком витринах стояли японские предметы. Настенные ковры с причудливыми узорами, фарфор и изделия в стиле шинуазри[23] вызвали бы восхищение в салоне рококо.

Перед четырьмя креслами, обтянутыми красным бархатом, стояли женщина и двое детей. Хозяйка дома была примерно того же возраста, что и Анна. Дама была низкой и хрупкой, а ее лицо напоминало мордочку пугливого животного. Она пыталась восполнить небольшой рост высокой прической. Анна гадала, как мадам Шмалёр справлялась с тучностью мужа. Очевидно, пара нашла для этого решение. Это доказывало существование двух детей.

Хозяйка дома представилась как Мари-Александрин Шмалёр. Женщина сказала, что Анна может называть ее просто мадам. А она будет звать Анну графиней: «Если у немцев так принято».

Анна хотела было возразить и объяснить мадам Шмалёр, что она больше не графиня. Тут Олаф Шмалёр подошел к жене и попросил ее налить чай. Сам он, встав между детьми, положил руки им на плечи.

– А это малыш Жан и Анриетта, – сказал Шмалёр голосом, который привлек бы десяток покупателей на рыбном базаре.

На малыше Жане и Анриетте были дорогие наряды, соответствовавшие последней парижской моде. Девочке, как Анна знала из писем, было десять. Похоже, ей нравились дорогие одеяния. Она покрутила бедрами, неуклюже подражая матери, погладила себя по животу и оглядела наряд. У нее были пухлые щеки и маленький рот, а с головы свисали замысловатые локоны. Мать точно трудилась над прической не один час.

Жан, напротив, явно чувствовал себя неуютно в двубортном шелковом жилете с шалевым воротником. Он неподвижно стоял рядом с сестрой и, впившись ногтями в ладони, не отрывал взгляда от инвалидного кресла.

У обоих детей слипались глаза. Наверное, в это время они обычно давно были в постели.

– Подойдите ко мне, – Анна протянула руки им навстречу.

Дети не двинулись с места. Анриетта уставилась на палец Анны, словно боясь, что из него могут вылететь молнии. Жан с желчным видом разглядывал колеса инвалидной коляски.

– Подайте руку учительнице, – приказала мадам Шмалёр, стоявшая за тележкой-подносом с чайным сервизом.

Дети по-прежнему не шевелились. Анна бы с удовольствием опустила руки и отправила Жана и Анриетту спать. Но уступчивость – главный враг воспитания. Анна поманила детей пальцами. «Они как Гензель и Гретель[24], – подумалось ей, – а я для них – ведьма из пряничного домика».

– Идите же! – приказал Олаф Шмалёр и мягко подтолкнул детей.

Вцепившись в папины брюки, мальчик спросил:

– А после занятий с графиней мне тоже придется вечно сидеть в уродливом кресле?

– Простите их поведение, – сказала мадам. – Они устали, и суета их сильно утомила. Жан! Анриетта! В постель.

– Погодите, пожалуйста, – тихо сказала Анна.

Толкнув колеса кресла, она быстро подкатилась к детям. Прямо перед ними Анна остановилась. Отпрянув, Жан наткнулся на столик. Фарфоровые статуэтки на нем затанцевали.

– Меня зовут Анна Молль. Вы знаете, почему я здесь?

Дети покачали головами.

Мадам Шмалёр подошла к ним.

– Графиня, я же сказала: детям пора в постель.

– Я не графиня, – Анна коротко взглянула на низкую француженку. – А вот этого, – она постучала по колесам инвалидной коляски, – бояться совсем не стоит. Иммануэль!

Ее спутник поднял ее и усадил в одно из кресел. Затем графиня сказала Жану и Анриетте:

– На самом деле это все равно что ехать по железной дороге. Но сюда поместится только один пассажир.

Дети смотрели то на инвалидную коляску, то на мать. Прежде чем мадам Шмалёр успела что-либо возразить, ее супруг встал за спинку инвалидного кресла и опустил мясистые ладони на ручки.

– Кто сядет первым, того я прокачу по комнате три раза. Так быстро, как только смогу.

– Месье! – раздраженно воскликнула мадам Шмалёр.

Но тут Анриетта уже выскочила вперед и, громко прокричав «Moi!», опустилась в инвалидное кресло. Олаф Шмалёр толкнул коляску, и отец с дочерью покатились по просторному салону. Деревянные колеса застучали по паркету. У одной из стен комнаты стояла еще одна фарфоровая напольная ваза, которую чья- то искусная рука расписала китайскими рисунками. Шмалёр направлялся прямо к ней. В нужный момент он затормозил и обогнул вазу, задев лилии. Анриетта закричала. Ее мать тоже. Лепестки посыпались на землю. Ваза не упала. Проехав позади нее, инвалидное кресло снова набрало скорость.

Прежде чем Шмалёр успел сделать еще один круг, у него на пути встала супруга.

– Довольно, Олаф! – крикнула она и вытянула руки.

Инвалидное кресло со смеющейся от удовольствия Анриеттой остановилось у ног матери.

Мадам Шмалёр повернулась к Анне. Острый взгляд хозяйки мог бы разрезать страницу книги.