Фадеев

Время покажет, что корни этих явлений лежали гораздо глубже, чем думалось и верилось тогда. Что-то постоянно питает их, и с этим приходится бороться вновь и вновь. Иногда кажется, что круговерти не будет конца. Разве это не к нам, людям конца XX века, обращены фадеевские строки: «…в нашей жизни — в отношениях семейных, в отношениях между юношами и девушками, в отношениях детей к родителям, начальствующих к подчиненным — еще немало пережитков старого и просто грубости. Немало еще у нас и таких явлений, как равнодушие, как бюрократизм, вранье перед обществом и государством, очковтирательство, вызванные опасением за собственное благополучие, а не за благополучие общества; есть еще люди, которые основной закон социализма о максимальном удовлетворении материальных и культурных потребностей общества применяют так, что, если они стремятся к максимальному удовлетворению собственных потребностей, они тем самым якобы являются проводниками в жизнь этого закона. Эренбург справедливо говорит в повести, что вопросы воспитания — это не только вопросы образования, ибо образованных людей немало и в капиталистических странах, а дело в воспитании нового строя чувств и человеческих отношений».

За несколько дней до смерти, в письме к болгарскому писателю Людмилу Стоянову Фадеев раскрывает себя как человек, исполненный оптимизма, веры в завтрашний день: «Нам всем столько пришлось в жизни пережить, но мы не согнулись в борьбе и уверенно смотрим в будущее».

Ничто не предвещало выстрела в Переделкине. Никто из близких ему людей не почувствовал приближения трагедии. После больницы Фадеев внешне выглядел посвежевшим, здоровым. Он не пил и решил твердо не пить. Казалось со стороны, что его душевное равновесие восстанавливалось. Но это лишь казалось. Снова и снова он садился за роман «Черная металлургия», чтобы продолжить работу, но работа не шла. Его ум оставался гибким, смелым, схватывающим суть жизни, а художественное слово, еще вчера такое живое, воодушевленное, стало неуловимым, как перо жар-птицы.

Бытует мнение, что этим романом Фадеев сгубил себя, оказался в плену ложноноваторских идей в металлургии начала 50-х годов, наконец, стал жертвой «социального заказа». Уже есть и художественные версии на этот счет. (Например, в романе Александра Бека «Новое назначение»).

Незадолго до смерти бесконечно — в письмах, беседах с писателями, Фадеев горячо уверял их, что как художник потерпел фиаско, и уже чуть ли не написанный роман рухнул якобы из-за «технического просчета».

Такой разговор произошел у Фадеева и с Вениамином Александровичем Кавериным. Фадеев спросил, читал ли тот главы его романа «Черная металлургия», напечатанные в «Огоньке».

Вениамин Александрович ответил, что читал и что, судя по тщательности психологических зарисовок, которые следуют непрерывно одна за другой, можно представить себе, что это должно быть многотомное произведение. И вдруг Фадеев сказал.

— Ты знаешь, я ведь решил оставить эту книгу, — говорит спокойно, как будто это ничего не значило для него. — Не то что решил, но вдруг получилось, понимаешь, что я не могу продолжать ее.

Каверина это крайне удивило:

— Но ведь ты же был так увлечен, так энергично собирал материал, ездил в Магнитогорск, и, кажется, не раз?

— Да, ездил и собирал. А вот теперь, видишь, дело повернулось так, что я никак не могу кончить.

Фадеев говорил уверенным голосом, в котором по-прежнему скользило стремление подчеркнуть, что ничего особенного не произошло и все обстоит превосходно.

— Но что же случилось? — спросил обеспокоенный Каверин. — Откуда вдруг такое решение?

— Понимаешь, там произошла такая история, — продолжал Фадеев. — Весь этот материал, который мне предложили, оказался ложным, совсем другим, чем я его принимал. В основе моего романа должен был лежать вопрос о прогрессе в промышленности, но во главе движения я поставил не тех людей, которым действительно были дороги интересы нашего народа…

— Ничего не понимаю.

— Ну, да, это довольно сложно…

— Постой, но ведь именно теперь-то тебе и нужно по-настоящему приняться за работу, — вновь бросается с советом Каверин. — Ведь то, что произошло, должно было не оттолкнуть тебя от романа: а как раз наоборот. Ты должен провести черту под всем, что уже написал, и продолжать роман, в котором все встанет на свое место. Ты подумай, что это будет за книга. Рядом с неоконченным ложным романом возникнет другой, где все будет правдой.

— Да, приблизительно то же советовал мне Твардовский. И Федин, — сказал, как отрезал, Фадеев. — Нет, ничего не выйдет.

Подобные разговоры Фадеев вел с самыми разными людьми.

Мысль о «ложном» конфликте, убившем роман, стал навязчивой, болезненной идеей.