Фадеев

Из последнего письма Фадеева Асе: «Меня и вправду очень потянуло на родину. Я ведь всегда вспоминаю и мечтаю о ней… Иной раз я испытываю просто тоску по Дальнему Востоку… Я буду кончать „Удэге“. И вот тогда-то поеду!.. В сущности, я так мало написал в своей жизни!»

Письмо это написано 16 марта 1956 года. Жизни оставалось меньше двух месяцев.

Иные считают, что после «Разгрома» Фадеев пропил, продал, промотал свой яркий юношеский талант. Письма Асе доказывают, что это не так. В них он — снова настоящий: молодой (даром что литературный генерал), страстный, любящий, искренний, беспощадный к себе, страдающий, сомневающийся. Когда он писал о том, что было ему по-настоящему близко, — он писал прекрасно.

В этих письмах — может, на тот момент уже только в них — Фадеев чувствовал себя свободным от предыдущих лет, от должностей и тяжестей.

Он возвращался в свою юность, снова стал мальчиком с большими ушами, который скоро уйдет в партизаны под именем Булыги. Слова его становились горячими, как молодая партизанская кровь (характерна оговорка Веры Инбер, назвавшей письма Асе «юношескими»). Под броней орденоносца, лауреата, генсека жил чувствительный, ранимый юноша. Сохранить в себе юношество — дорогого стоит, тем более что здесь это никакая не инфантильность.

Есенин ушел в 30, Маяковский в 37, Шпаликов — тоже в 37… Фадеев — на 55-м году, но внутренне он был моложе. Паспортный возраст, как и ранняя седина, не должен никого обманывать. Да и разве это возраст — «за 50»?

Дальневосточный текст

Лучший Фадеев — дальневосточный Фадеев. Самое сильное у него — то, что пропущено через себя, причем даже не ради литературы, а просто в силу того, что какие-то события и люди были самой его жизнью.

«Молодая гвардия» и тем более «Черная металлургия» жизнью Фадеева стать не могли, сколь добросовестно ни изучал он материал. Писательскую психику и оптику Фадеева сформировали Приморье и Гражданская.

Он принял участие в развитии того крыла отечественной словесности, которое мы рискнем назвать «дальневосточным текстом».

Давно известны понятия московского, питерского, даже одесского и киевского текстов как составных частей русской литературы с некоторыми характерными особенностями.

С дальневосточным текстом — сложнее.

Дальний Восток спасали и спасают «гастарбайтеры», «легионеры». Местные же играют во втором-третьем эшелонах, лишь изредка поднимаясь до вершин гамбургского счета. У них немало интересного и хорошего — но зачастую не хватает того большого, что могло бы стать общероссийским и через это — мировым. Тихоокеанская окраина не избалована обилием талантов нерайонного значения. Как провинция, и к тому же провинция малолюдная и молодая, мы записываем в дальневосточные авторы всех, кто хоть раз тут побывал — как Гончаров и Чехов в веке XIX, Пришвин и Гайдар в веке XX — или даже просто где-то нас упомянул, как Довлатов или Лимонов.

Руку к созданию дальневосточного текста приложили Павел Васильев, впервые опубликовавший свои стихи во Владивостоке[195], расстрелянный и забытый Виктор Кин с книгой «По ту сторону», Рувим Фраерман с собакой Динго, Сергей Диковский с катером «Смелый». В том же ряду Андрей Некрасов — создатель капитана Врунгеля, Юлиан Семенов — отец Штирлица. Симонов, баталистская звезда которого взошла на Халхин-Голе. Твардовский с его поэмой «За далью — даль». Олег Куваев с «Территорией» и «Правилами бегства»…

Не все приезжали сюда по своей воле. Иные, как Шаламов, через Владивостокскую пересылку попали на Колыму[196]. И как сегодня представить русскую литературу без «Колымских рассказов»?

Еще при царе освоение Дальнего Востока шло в том числе за счет ссыльных, становившихся первыми исследователями региона, подвижниками, учеными, писателями — как поляки Пилсудский (старший брат маршала-диктатора), Янковский, Серошевский, Черский… В СССР пенитенциарная система тоже имела геополитико-культурологическое измерение, как бы кощунственно это ни звучало.

При всем при этом литературная освоенность востока нашей страны по-прежнему недостаточна. Дальний Восток, занимающий треть территории России, похож на разбросанный архипелаг. Слишком далеки даже друг от друга, слишком малы и немногочисленны здешние человеческие поселения и слишком мало между ними дорог. Наиболее подходящий образ для понимания Дальнего Востока — Курилы: острова, к тому же далекие, к тому же малолюдные, атакуемые тайфунами и цунами, оспариваемые соседями. Характерная местная фигура речи — выражение «на материк», используемое на Дальнем Востоке отнюдь не только островитянами.

У Одессы были Бабель, Багрицкий, Олеша, Козачинский. На Дальнем Востоке шла и происходит никак не менее интересная жизнь, чем в Одессе, — но своих Бабелей не нашлось, и целые пласты героев, сюжетов, судеб канули в Японское море.

На Дальнем Востоке — фатальное несоответствие между числом больших художников и массивом материала.