Фаэтон со звездой

— Да, — согласился Петерс. — Пусть он нападает через сутки, завтра на рассвете... — И повернувшись к Ушарову произнес тихо и строго: — Днем вам надо быть там... Еще раз напоминаю: как только сообщите ему нужные сведения, надобность у него в вас минует... Он понимает, что вы не идейный его сообщник. Подумайте, на что вам, Николай Александрович, предстоит идти... Мы не имеем права приказывать вам... Еще раз...

— Я все понял! — Николай встал. — Я готов!

— Спасибо! Если что случится... Одним словом, знайте, что Родина не забудет вас... Ну, да чего там... Может и обойдется... — Он все время внимательно смотрел в глаза Николая. — Мы очень волнуемся за вас... Как будете добираться до ставки? Опять фаэтон?..

— Да! Опять фаэтон... Разрешите идти?

И услышав одобрительное: «Действуйте!» — четко повернулся через левое плечо, пошел к двери. Глотнув на перроне ночного воздуха, почувствовал, как неимоверно устал за последние сутки. А отдыха впереди не предвиделось. Это он понимал.

Получасом позже Николай и Павел спешились перед квартирой Богомолова. На крыльцо вышла Мария Михайловна.

— Я же вам говорил, что все будет в порядке! — весело воскликнул Павел. — Ну, зайдем ко мне, — предложил он супругам. — Чайком побалуемся...

— Да нет. Домой доберемся. — Ушаров осторожно погладил жену по щеке холодной ладонью.

Богомолов сказал Марии Михайловне:

— Всякое может с нами случиться... Вы знайте, пожалуйста, что Николай — отличнейший человек!

— Спасибо, Павел Михайлович!..

Светало. Дождь утих. С гор потянул ветер. С крыш и деревьев капало.

— Ну, пока... Спасибо, дружище! — произнес и Николай. — Мы, пожалуй, пойдем потихоньку...

— А ты так и прибежала сюда в одном платке, без пальто, — заметил Николай. — Ну можно ли так?!.

— Так и прибежала... Мне не холодно...

Он стал снимать шинель, чтобы надеть на жену, но Павел опередил его:

— Я уже дома. А ты, того, не простудись, смотри. Сам понимаешь...

— Совсем зарос, — говорила Мария часом позже. — Все лицо у меня горит от твоей щетины... Ну, спи...

Она поцеловала его в губы, в глаза, прижалась щекой к щеке.

Он лежал с закрытыми глазами, но уснуть не мог. Волосы Марии запутались в отросшей бороде и щекотали. Он ощущал на лице ее спокойное дыхание и с болью думал, что, может, все это — в последний раз. Он не раз ходил в атаку и в пешем строю, и в конной лаве, и перед каждым боем знал, что может умереть, даже думал об этом. Но мысли эти были где-то на втором плане, были не главными может потому, что сама обстановка боя не позволяла размышлять о смерти. А сейчас все обстояло иначе, не как в бою, где многое зависело от случая и где всегда, и слева, и справа, были друзья. Сейчас он знал: жизнь его зависела от прихоти и воли другого. Он был один и никто не мог придти к нему на помощь, как бы трудно ему не пришлось.

Жена спала. Он тихо, боясь разбудить ее, встал, затопил печь. Согрел воду и побрился. И что бы ни делал, одна мысль не оставляла его — все это, может, в последний раз. В последний раз правил золингеновскую бритву на ремне, разжигал огонь, ходил по комнате и смотрел с нежностью и болью в груди на любимую женщину.

Он не хотел ее будить, боялся, что выдаст свое состояние словом или жестом, но не смог отказаться от желания последний раз поговорить с ней, поглядеть в ее лицо, сознавая, что он знает то, чего не знает она.

Он разбудил ее и будничным, как казалось ему, тоном сказал:

— Ну, я пошел. Ты запрись. И спи... Я вернусь, наверное, завтра... Дров до завтра хватит...

Ушаров зашел к Ходаровскому. Начальник штаба был с ним внимателен и предупредителен, когда на плане города показывал места сосредоточения полка Обухова, которому было поручено ночью скрытно выйти в район станции, пропустить курширматовскую банду и ударить ей в спину.

— Артиллерия и пулеметный взвод ночью же выйдут на Соборную площадь. На всякий случай, если он надумает напасть не на эшелон, а пойдет на штаб фронта... Вот и все... Дай вам бог, дорогой мой... Ступайте! И скорее домой...

Фаэтон с красной звездой ждал на тихой улочке перед разведотделом. Ушаров кивнул кучеру, прошел в свой кабинет, убрал кое-какие документы. Подумал, что надо оставить Маше записку, и усмехнулся: «Послание с того света! Сентименты»... Он решительно вышел на улицу.

— Трогай! — сказал он извозчику, удобнее приваливаясь на кожаные подушки. — Быстрее!

— Хоп! — и неразговорчивый извозчик огрел коренника концами длинных сыромятных вожжей.

Миновали последние дачи и сады Скобелева. Перед Яр-Мазаром извозчик свернул на проселочную дорогу, круто сбегавшую к Шахимардан-саю, по старенькому мосту переехал бурный поток.

— Куда едем? — спросил Ушаров. Извозчик оглянулся, но ничего не ответил.

— Куда, спрашиваю, едем? — повторил он вопрос.

— В Гарбуа...