Фаина Федоровна

–Вот! – Он поднял вверх руку и будто погрозил кому-то на потолке вздыбленным указательным пальцем. -Вот! Я всегда говорил, что лишний раз нечего лезть, куда не надо! И больного можно угробить, и себе дороже. Я уж сколько такого навидался за свою жизнь! А эти дураки всё лезут и лезут! Жить не могут без операций! Вот сейчас, до тебя, приходила такая же. Знаешь её?

Я кивнула. Очевидно, он забыл не только, что я работала у него, но и что сосватала сейчас меня вместо Даши моя заведующая.

–Денег им всё мало, – продолжал он. -Делиться она со мной вздумала! Чтобы я с ней вместе на нары, что ли, сел? – Он посмотрел на меня. – Раньше, вон, все жили на одну зарплату. За ставки боролись. А теперь – платные услуги. Вон сколько уголовных дел на врачей. Только не досмотришь, а родственники уже пишут, писатели… – Он зло прищурился. -Ты, надеюсь, процент мне предлагать не будешь? У меня, между прочим, и так зарплата дай бог каждому.

–Не буду.

Мне было весело: как странно поворачивается жизнь. Отпетый трус теперь оказывался носителем нравственных ценностей. Я вспомнила, как он постоянно ругал врачей за «операционную активность». Тогда оперировали из любви к искусству, теперь за деньги. С каждой операции шёл куш. Больнице от ОМС. Нашей заведующей от врачей. Боже мой! Тридцать лет назад такое не могло присниться и в страшном сне. Вся наша тогдашняя с ним борьба представилась мне теперь детским мультфильмом.

Главный врач расценил моё веселье, как согласие.

–Ну, если так, то мы с тобой сработаемся. Только оперировать я тебе много не дам.

–Конечно, – сказала я. -Но я к вам пришла не только ради себя.

–Да? – Он удивился, и его брови ещё больше встопорщились на морщинистым лбом.

–У меня тоже есть родственник. Двоюродный племянник. -Мне вдруг стало отчаянно легко. Будто лавина страха сошла с неслышным грохотом вниз, отпуская меня на волю, и я катилась с этой лавиной, не думая о том, разобьюсь у подножия или нет.

–Парень этот – замечательный хирург. Великолепно делает улучшающие слух операции. Учился в Германии…

–Ну вот…– Главный был явно разочарован. -Опять хирург. Можно подумать нет теперь других врачей, которые без операций вылечить могут… -Его лицо будто захлопнулось передо мной. Взгляд поскучнел, рот скривился. Стали заметнее все ямочки на его лице, все морщинки.

–Николай Иванович! – Я в первый раз в жизни обратилась к нему без сомнения и без страха отказа. -Вы не пожалеете, если возьмёте этого парня. Он принесёт вашей больнице славу. У вас будет самое лучшее ушное отделение во всём регионе. Можно сделать его на коммерческой основе по закону, привлечь страховщиков и спонсоров. Небольшая реклама… Больные сами повалят. А руки у парня такие, что никакого операционного риска не может быть.

–Кроме рук голова нужна.

–А голова у него в первую очередь! – Никогда в жизни я ещё так горячо никого не убеждала.

–Тю-тю-ю… -В голосе главврача слышалось раздумье. -Слухоулучшающие операции, говоришь… Зачем это всё мне нужно?

–Так ведь вы на этих операциях можете всю больницу поднять, – убеждённо сказала я. –Финансирование получить. Вы пригласите парня к себе, – сказала я. -Он вам расскажет, как это организовано в Германии.

–У нас не Германия. – сказал он. -А я-то думал тебе место заведующей предложить.

–Так я готова! – Я улыбалась ему, а сама думала: сказать, кто я такая, или не сказать? Подождать, может быть, когда он согласится поговорить с Олегом? А то ведь, если он всё-таки вспомнит, какая строптивая я была раньше, не будет ли это хуже? Сказать или промолчать?

Главный врач снова взял мои документы, теперь стал рассматривать трудовую книжку. Остановился взглядом на первом листке… Шевеля губами прочитал запись о моём первом месте работы.

–Николай Иванович, – храбро сказала я. – Вы меня, наверное, не узнали. А я ведь та самая девчонка – отоларинголог, что тридцать лет назад отказалась собирать веточный корм.

–Почему не узнал, – сказал он. – Я ведь прежде, чем тебя вызвать, документы твои запросил. Да и в интернете теперь можно всё обо всех узнать.

И я поняла, что столько событий было в его длинной жизни, что вся эта чепуха с веточным кормом, всё то, что для меня имело какое-то значение, мимо него проплыло, как грязная щепка в мутном ручье весеннего потока. И я засмеялась.

–Веточный корм… – сказала я. -Как давно это было. Засуха в то лето стояла небывалая.

–Это было ДО перестройки или ПОТОМ? – спросил он.

–ДО, – развела я руками.

Он смотрел на меня, не понимая, почему это мне так запомнилось, а потом вдруг раскатисто захохотал.

–Корм, говоришь? Веточный? – Он смеялся до слёз и вытирал ладонью щёки. Потом выпрямился в своём кресле и вперился в меня. Долго смотрел. Наконец сказал:

–«Ветошный» – было бы правильно теперь говорить. Ветошью теперь многие и многое стало. А я вот ещё держусь.

Я сидела и смотрела на него. Столько лет я копила на него досаду, раздражение, недоумение… Передо мной сидел человек, который распоряжался моей жизнью как предметом. Но мне это было теперь всё равно. Моя жизнь ведь состоялась и без его разрешений.

Он вытащил платок и вытер им лицо.