Фаюм

– Ну кем… – протянула хозяйка. – Не знаю кем. Для барабанщицы соблазнов в тебе маловато. Да это, в общем-то, и не наш профиль. И пары для тебя нет. Не знаю. До завтра подумаю я, в кого нам тебя наряжать. Теперь. Условия такие: половина кармана твоя, половина – в кассу. Ничего не крысить, с этим строго. Реквизитом обеспечиваем, за платье – полторы в неделю, залог – пять. Можешь свое принести, не возбраняется. Пудры-помады свои. За фото берешь пятьсот с человека, если больше двоих – можно со всех тысячу. Как внимание привлечь, тонкости контакта, как со жмотьем себя вести – это завтра тебе девчата расскажут. А дальше все в твоих руках, милая. Приходи к девяти, в половину десятого уже идти на точку. Обед один час, к восьми вечера выручку в офис. Можно позже, если клиент косяком идет, только позвони предупреди. Контролеры периодически приглядывают, так что в образе особо не хулигань, много не кури, не прохлаждайся. Если заказы на какие-то мероприятия развлекательные – все только через меня, никакой самодеятельности.

– Хорошо, – ответила Маша, – поняла. Я мало курю.

До завтра она все придумала сама. Неожиданно вспомнила, как в позапрошлом году писала доклад для конференции о девических стихах Елизаветы Кульман. Эта девочка из семьи обрусевших немцев жила на Васильевском острове в начале девятнадцатого века, с детства владела одиннадцатью языками и на нескольких из них – немецком, русском, итальянском и французском – писала стихи. Когда падчерице воображения исполнилось тринадцать, ее наставник Карл Гросгейнрих передал тетрадку с Лизиными немецкими, итальянскими и французскими стихами своему приятелю, знакомому с самим Гёте. Через несколько месяцев с письмом от этого приятеля они получили ответ гения: «Объявите молодой писательнице от моего имени, от имени Гёте, что я пророчу ей со временем почетное место в литературе, на каком бы из известных ей языков она ни вздумала писать!» Увы, у ехидной судьбы был собственный умысел в отношении девочки. За неделю до чудовищного петербургского наводнения ноября 1824 года Лиза сильно простудилась на свадьбе брата. В тот холодный ненастный день после венчания она, небогато и легко одетая, долго дожидалась на паперти церкви кареты, что должна была отвезти ее к молодым. Назавтра она заболела. А неделю спустя ужасы сокрушительной стихии окончательно истерзали чувствительную и впечатлительную натуру девушки. Простуда ее переросла в чахотку, и через год Лиза умерла семнадцати лет и четырех с половиной месяцев от роду. Сочинения ее были изданы стараниями Гросгейнриха лишь восемь лет спустя.

Трагический этот образ вновь показался Маше чудно близким. В нем-то и было решено явиться назавтра пред ясны очи питерских туристов. Русских стихов еще со школы ее память хранила наизусть с избытком – останется для полного вживания выучить несколько собственных русских и немецких стихотворений бедной Лизы плюс перечитать в ближайшие дни в Публичке книги, с которыми Маша работала тогда над своим докладом. Что там было? Статья профессора и цензора Никитенко «Жизнеописание девицы Елисаветы Кульман» в «Библиотеке для чтения» да сочинение того самого наставника-немца Карла Гросгейнриха «Елисавета Кульман и ея стихотворения».

За первый рабочий день с ней сфотографировались лишь дважды. Потом один раз. На третий день – опять дважды. Ни образ ее, ни взволнованные декламации совершенно не интересовали туристов. Хозяйка по вечерам в офисе усмехалась с легким подозрением, но, видимо, контролер подтверждал, что новенькая не левачит. Екатерины сочувствовали ей, Петры поглядывали скептически. Устало возвращаясь домой к ночи с тощим заработком в кармане, Маруся начинала уже подумывать, что опять занялась не своим делом, что зря теряет время, торча каланчой на Сенатской площади, и что надо бы ей поискать другую работу.

А потом она встретила своего императора.

6

Маша увидела его погожим утром, когда курила в уголке у метро, перед тем как идти на точку. Он шел от выхода с «Адмиралтейской» – одинокий уличный император. В синем военном мундире из ее собственной, Лизиной, эпохи – белые лацканы с золочеными пуговицами, эполеты, белый жилет и кюлоты – красивый, молодой, слегка полноватый, с узнаваемой простой черной двууголкой в руках. Видимо, ухватив на ходу краешком глаза чье-то пристальное внимание, незнакомец и сам повернулся к ней. Скользнула улыбка, он остановился, слегка склонив голову, а затем приблизился к ней.

– Кто вы? Я вас раньше не видел.

Она представилась Елизаветой – уточнив, коротко перехватывая недоуменный взгляд собеседника, что по отчеству она не Петровна, а Борисовна. Император непонимающе развел руками. Тогда она в нескольких словах рассказала ему о своей Елизавете Кульман.

– Когда к вам обращаешься, то голос сам так и рвется прибавить: «Мой государь, император, сир». – Она усмехнулась в конце своего резюме.