Факап

Поэтому сами же психологи настояли, чтобы ментоскопические процедуры применялись без крайней необходимости только к тем, кто заведомо может их выдержать. То есть к начальству, чрезвычайщикам, кризисным управленцам, и прочим таким людям с железными нервами. И ни в коем случае — к учёным, научным работникам и сотрудникам научных учреждений. Разве что по личному настоянию гражданина и с согласия его личного психолога. Добиться которого было само по себе проблемой.

Злые языки говорили, что психологи тем самым прикрывали ещё и себя. Это, я думаю, зря так говорили. Тогда больше было тех, кто на себе опыты ставил.

Но, так или иначе, учёных послушали. И людям науки выписали броню от любых вмешательств в работу мозга, если это не связано с лечением. Так что работать с этим контингентом психологи могли только старыми методами. То есть использовать тесты и всё такое. Благо, их к тому времени накопилось достаточно.

Естественно, Институт Экспериментальной Истории считался — и сейчас считается, кстати — научным учреждением. Поэтому все его сотрудники были ограждены от ментоскопирования. В том числе и будущие члены Группы Наблюдения.

Ну конечно, они проходили тесты. Вот только любой тест можно обойти, если знать, как они устроены и как на них отвечать.

Конечно, для того, чтобы обманывать, нужны причины. У Антона они были. Даже две.

Первая — Званцев. Вторая — скажем так, личная.

День 116

О пёс, опять этот скрежет! Ну ладно же. Выйду и посмотрю, кому там неймётся. Если, конечно, пойму, в чём засада насчёт выхода. Я не замечаю какую-то мелочь, из-за которой всё стопорится.

Ладно, про Антона. Надо всё-таки закрыть тему. А то у меня всё какие-то недоговорки идут косяком. Ты-то, Лена, уже поняла, наверное. Но, наверное, лишнее подумала.

Так вот, чтобы без лишнего. Как бы Антон Малышев наклонности не имел, он ничего такого не делал. И поэтому называть его извращенцем нельзя. Он вообще-то жизнь себе сломал ради того, чтобы его так не называли. И я не назову. Придурком, истериком, психопатом — пожалуйста. Убийцей: он много людей положил. А вот чего не было — того не было. Левин, во всяком случае, именно к такому выводу пришёл. Я Левину верю. В таких вопросах он разбирался. Борис диплом писал по этой теме, кстати. Хотя сам в этом плане был совершенно правильный мужик, каких поискать. Был то есть. Теперь я уж и не знаю, как у них там с этим делом. Кстати, как сказать — наверху или вовне? Ну, в общем, там, где он сейчас. Скорее всего у них с такими делами никак. Есть у меня такое предчувствие.

Так вот. Борис считал, что это было у Антона с раннего детства. И тогда это можно было вылечить. Психогормональная коррекция в те времена существовала и вполне себе успешно применялась. Но ведь нужно было признаваться Учителю, потом ешё говорить с психологом, ну и вообще. А мальчишка был гордый, самолюбивый. Такой мальчик лучше умрёт, чем признается в такой гадости.

А вот попытки суицида у него были. Самая первая — в интернате. Вешался парень.

По мнению Левина, это он так пытался признаться. Ну, то есть, надеялся, что его вытащат из петли, положат под ментоскоп и начнут ковырять мозг. То есть не то чтобы он так сознательно рассчитывал, нет. Это на подсознанке было. А так — он честно залез на табуретку и прыгнул. Конечно, камеры зафиксировали. Конечно, из петли вынули. После чего Учитель устроил ему выволочку. Назвал трусом. Напомнил, сколько хороших людей погибли или умерли до срока, чтобы он жил. И всё такое прочее. Воспитал, короче. Поставил травмочку, как Учителя выражаются. И даже не поинтересовался, с чего это молодой здоровый парень в петлю-то полез.

По сегодняшним меркам это, конечно, крайний непрофессионализм. Сейчас, конечно, вызвали бы и психологов, и врача, что занимается симптомом раннего развития, ну и вообще обеспокоились бы.

Но Учитель Малышева ни о чём таком не подумал. Из-за совпадения ряда мелких глупых обстоятельств, как это обыкновенно в таких случаях и бывает.

День 117

Вчера не стал дописывать, расстроился. По разным причинам.

Ну то есть причины-то понятные: сижу в изоляции, делать практически нечего. Развлечения — еда, музыка, и ещё вот эти записки. Всё это как-то настраивает на воспоминания. А тут ещё такая тема.

Лена, ты никогда не задумывалась — что мы вообще знаем об Учителях? Я не про тебя. Я знаю, что ты дома росла, с родителями. Не представляю себе, как это — дома расти. Не то чтобы завидую, нет. Я со своими родителями точно не ужился бы. И они со мной тоже.

Но я не про то. Я именно про знание. Нет, впечатления-то у нас у всех — ну почти у всех — есть. Учитель — это который утирал наши сопли, подтыкал одеяло, выслушивал наши жалобы на мир и соседей по палате, чистил клетки с нашими хомячками, писал вместе с нами контрольные. Или мог выругать так, что ты месяц красный ходишь. Эту сторону мы знаем. А другую? Что они делают на самом деле, зачем? Чем сами живут, чем дышат? Чего хотят, наконец?