Факап

— Теперь четыре, — вздохнул Горбовский.

— А ты уверен, что Курт всё?

— Всё, — подтвердил Горбовский. — Лоффенфельда больше нет. Абалкина тоже. Исчез прямо с полярной станции Саракша.

— Может, Тристана просто убили? — спросил Комов без надежды в голосе. — Могли же его просто убить? Во сне, например, могли же? Или просто не успел? Мог он не успеть?

Горбовский не ответил.

— Понятно, — Комов отошёл к окну и нажал на раму. Пейзаж стёрся, в окне появилась тьма внешнего пространства, слегка разбавленная белым пятном какой-то дальней галактики.

— Мне кто-нибудь объяснит? — спросил Завадский.

— Да, пожалуйста, — голос Горбовского был ровным и безжизненным. Завадский подумал, что таким голосом можно дезинфицировать операционные. — Во-первых, мы потеряли очередной лаксианский ключ. Вместе с носителем.

— То есть как потеряли? — не понял Валентин Петрович. — Вот так взяли и потеряли? И не можете найти? Это... это вообще что такое?

— Не в том смысле потеряли. Видите ли какое дело, — голос Горбовского не изменился. — Лаксианский ключ — это почти абсолютное средство от чего угодно. Но именно почти. У него есть один маленький недостаток. Крохотный. Лаксианский ключ всегда остаётся лаксианским.

— Не понял, — признался архивариус. — Я не очень, э-э-э, разбираюсь в артефактах.

— Не переживайте, это вообще мало кто знает... С точки зрения ключа, он не исполняет приказы. Он устраняет причину приказа. А причин всегда две. Какие-то внешние обстоятельства и сам приказывающий. Поэтому он может пресечь какой-то процесс во внешнем мире. Или прекратить существование самого источника приказов. Обычно он всё-таки выбирает первое. Но не всегда. Дальше понятно?

— А-а-а, — протянул архивариус. — А есть какие-то... закономерности? Когда он принимает, э-э-э, другое решение?

— Есть, — с крайней неохотой сказал Горбовский. — Хотя они довольно расплывчатые. В стандартных случаях мы знаем, что можно, а чего нельзя. Отключить Лене ноги, например, можно. Вероятнее всего, можно. Прекратить жизнь на большом небесном теле нельзя. Вероятнее всего, нельзя. Хотя есть исключения. Однажды ключом погасили звезду. И это сошло с рук.

— Тоже мне звезда, — не согласился Комов. — Так, коричневый карлик. На поверхности тысяча кельвинов всего-то.

— Это очень ценное замечание, Гена, — вздохнул Горбовский. — Тем не менее, термоядерную реакцию ты прекратил. Превратил звезду в планету. Тем самым убив плазмоидов, которые жили на её поверхности. Уничтожил целую цивилизацию, а ты жив. Но когда Тосович попытался остановить ключом старт "Топиария"...

— Ни ключа, ни Тосовича, — закончил Комов.

— То есть лаксиане вмешиваются в земные дела? — заинтересовался архивариус. — У меня другие сведения.

— Не то что вмешиваются. Просто... — Горбовский замялся. — Давайте всё-таки не говорить неприличных вещей. Даже сейчас.

— Что значит неприличных? — не понял Завадский.

— Наш Леонид Андреевич, — сказал Сикорски, — в этом вопросе следует тагорянской этике. Обо всех нужно говорить с той долей уважения, какой они заслуживают. Есть те, к которым мы просто не способны проявить достаточное уважение в обыденном разговоре. Поэтому говорить о них не следует, разве что в случае крайней необходимости, которая оправдывает непочтительность. Но мне кажется, у нас тут как раз тот самый случай?

— Пока ещё нет, — сказал Комов. — Может быть, он погиб. Или не летит на Землю.

— Ты сам-то в это веришь? — Горбовский посмотрел на друга с сомнением.

— Нет, — признался Комов. — Но проверить не помешает.

— Будем ждать подтверждения, — заключил Горбовский. — Хотя — думаю, что он уже здесь. И уже ищет.

— Давайте не будем предвосхищать события, — сказал Комов. — Давайте поговорим о чём-нибудь интересном. Хотя бы о Вандерхузе.

— Лучше об Арканаре, — попросил Завадский. — Мне всё-таки непонятно. Что же там произошло, в Арканаре? На самом деле? Вот вы, Леонид Андреевич, говорили, что знаете все факты.

— Ладно, чего уж там. Знаю, — Горбовский снова сел. — Просто я знаком со Званцевым.

— С кем? — не понял архивариус.

— С Николаем Евгеньевичем. Точнее, с тем, во что он превратился. Последний раз я с ним разговаривал полгода назад. Мы тогда пытались договориться со Странниками насчёт гугонской гравитроники.

— Он сцыганился?! — Комов по-настоящему удивился.

— У меня... небольшая просьба, — сказал Завадский. — Вы не могли бы называть Странников Странниками, а не всякими оскорбительными кличками? Это не потому что у меня с галактами отношения какие-то, — тут же добавил он. — Просто не люблю.

— А вы в курсе, уважаемый Валентин Петрович, — вступил Сикорский, — про некоторые свойства их, так сказать, ментального метаболизма? Благодаря которым они обходят лемму Пошибякина?

— Знаю, — поморщился архивариус. — Но мы же с ними торгуем? И расплачиваемся, среди всего прочего... этим тоже, — по его лицу проплыла гримаска лёгкого отвращения. — И чем мы тогда лучше их?

— А знаете, — вдруг вспомнил Славин, — я тут недавно сидел, выпивал с бывшими коллегами. Из литературной тусовки. Ну, там были молодые авторы — Питер Уоттс, Анафем, Кирилл Еськов...