Факап

— Вы... вы чего? Как вы смеете?! — почти закричал архивариус. Лицо его побелело. — Я... я не могу такое слушать! Или вы сейчас же прекратите, или я уйду! Я не могу присутствовать при... при... — он замолчал, по-рыбьи хватая ртом воздух.

— Не надо так переживать, — сказал Горбовской с едва ощутимым оттенком неодобрения. — Мы не кощунствуем. Мы обсуждаем сложившуюся ситуацию. Это не разговорчики всуе. Вы меня понимаете?

— Это вы не понимаете! — на этот раз у архивариуса, наконец, получилось закричать. — Вы... вы...

— Когда вы были посвящены? — другим, требовательным тоном спросил Горбовский. — Кто ваша мать?

— Меня учили быть осторожным, — ответил Валентин Петрович уже спокойнее.

— Товарищи, — сказал Горбовский. — Мы тут с Валентином Петровичем немножко пошепчемся, ладно? Вы поближе подойдите, Валентин Петрович.

Все деликатно отвернулись.

Комов демонстративно встал спиной к дивану и принялся изучать картину Серова-Водкина с ракетой, в который уж раз пытаясь по цвету пламени определить год старта. Как обычно, пришёл к выводу, что сине-фиолетовая гамма больше всего напоминает ЯРД302Л, однако запусков c поверхности на этом движке он не припоминал.

За спиной слышались знакомые слова: "...акация знает", "...вы в квадрате?", "...именем неназываемого", "...досточтимый мастер", "...вера моя некрепка и нуждаюсь в поучении". Наконец, дело дошло до финального "Йахин — Боаз".

— Ну что ж, товарищи, — сказал Горбовский почти торжественно, — у нас всё в порядке.

Архивариус встал к колен, отряхнул брючки от невидимых пылинок и снова устроился в кресле.

— Ну что ж, — Горбовский повернулся к Комову. — Досточтимый Мастер, достаньте, пожалуйста, Белый Тезис и примените его.

Комов молча встал посреди комнаты. В руке у него был жёлтый прозрачный камень.

По стенам пробежали блики. Окно погасло, потом снова загорелось — ровным, белым, бессмысленным светом.

На Валентина Петровича навалилось ощущение какой-то тяжести. Он сглотнул. Чувство не исчезло, но уменьшилось.

— Где мы? — спросил он.

— Что-то вроде Тёмной Стороны, — объяснил Горбовский. — Только здесь совсем никого нет. Собственно, тут и нас-то нет.

— Это как? — не понял Завадский.

— А вот так. С точки зрения внешнего наблюдателя, мы сидим в Мальтийском Дворце и разговариваем о разных вещах. И он даже прав, этот наблюдатель.

— Белый Тезис размыкает поток причинности, — добавил Комов. — Создавая ответвления. Или, наоборот, смыкает.

— И что же будет, когда оно сомкнётся? — обеспокоенно спросил Завадский.

— У нас у всех будет по два кусочка одного и того же прошлого, — сказал Комов. — Ну то есть вы будете помнить два разговора вместо одного. Может случиться кое-какая путанице в голове, но вы разберётесь. Не так уж страшно. Бывают и пожёстче ситуации.

— Н-да, — протянул Горбовский. — Бывают.

— Мы будем об этом говорить? — поморщился Сикорски.

— К сожалению, именно об этом, — подтвердил Леонид Андреевич.

— То есть вы доверяете мемуару? — не понял Рудольф.

— Приходится, — Горбовский вздохнул. — Но даже если бы не доверял... Руди, что вы в таких случаях говорите? Ну, ваш обычный монолог про серу? И производство святой воды в промышленных масштабах?

— Я всё-таки фигурально, — огрызнулся Сикорски. — А вы утверждаете это самое буквально. Что нас преследует враг рода человеческого. Который задумал разрушить мир путём внедрения в него тринадцати демонов. И как я к этому должен относиться?

— Как к вводным, — сказал Горбовский. — Вы понимаете, что Первый Ангел вас ненавидит? Что он никогда не простит вам унижения, которое ему пришлось претерпеть?

— Какое униже... — начал было Завадский и тут же проглотил язык — так на него посмотрели все присутствующие.

— Мы забыли, — мягко сказал Горбовский, — что уважаемый Валентин Петрович не вполне знаком с ситуацией. Что и неудивительно — его уровень  посвящения... замечательная вещь метакса, — закончил он, передавая Валентину Петровичу бокал. Тот машинально отпил. Губу обожгло: оказывается, Завадский её прикусил — непонятно как и когда.