Факел

— Да, — сказал Подалирий. — Я много раз видел такие движения и такие лица. Больные эти умирали, но не всегда. Я хорошо помню, что некоторые из них выздоровели. Однако, — тут он ударил себя кулаком по ладони, — ведь у этих же больных было сильнейшее расстройство желудка! Клянусь богами, ты прав, Гиппократ! Я старше тебя и видел гораздо больше больных, и все же ты умеешь выводить общие правила, а я — нет.

— Наверное, дело в том, — скромно сказал Гиппократ, — что я хоть и коротко, но записываю историю каждой болезни. А потом эти записи помогают мне делать общие выводы.

— Учитель, — запинаясь от смущения, сказал Подалирий, — не уезжай в Македонию. Останься с нами.

И Подалирий, стыдившийся любого проявления чувств, быстро отвернулся и отдернул занавес на двери.

Увидев бежавшего через двор Никодима, он окликнул его.

— Этот юноша, — объяснил Подалирий Гиппократу, — очень прилежно занимается гимнастикой с того самого времени, как ты говорил с ним в первый раз.

— Я чувствую себя гораздо лучше, — перебил его Никодим и бросился к Гиппократу, собираясь поцеловать ему руку, однако тут же спохватился и выпрямился.

— Я чувствую себя лучше! — воскликнул он. — Я становлюсь сильнее. Я точно соблюдаю предписанную тобой диету, и припадки у меня теперь случаются реже и проходят легко, — иногда я только чувствую, как что-то давит на живот, и ощущаю тяжелый запах. А потом все проходит, и я не теряю сознания.

Гиппократ одобрительно посмотрел на него. Никодим расстался с плащом: на нем была только короткая юбочка, и тело его уже покрылось темным загаром. Гордо откинув красивую голову, он продолжал:

— Я учусь глубоко дышать и заставляю свои мышцы работать так, как мне указывает твой брат Сосандр. — Он расправил плечи. — Но больше всего мне помогает мысль, что в меня не вселялся никакой злой дух. Надо мной не тяготеет никакое проклятие, и можно не бить себя в грудь, не рыться в памяти, стараясь обнаружить забытые грехи. Благодарю тебя от всего сердца. Мысленно я целую тебе руки и кланяюсь тебе. Но только мысленно — я ведь сейчас в Греции и учусь вести себя по-гречески. Я стою прямо, точно герма. Я хожу не опуская головы — вот как Подалирий. Придет день, и я сумею увидеть богов на вершине Олимпа, если только они и вправду существуют. — Он засмеялся. — Но скоро я совсем избавлюсь от припадков. Тогда я смогу вернуться к моим землякам, поклоняться Иегове и быть таким, как все люди.

Когда Никодим вышел, Гиппократ усмехнулся.

— Он над тобой подшучивает? — спросил он Подалирия.

— Нет, — ответил тот без тени улыбки. — Никогда. Но он очень много говорит, чаще всего разную чепуху. Порой у него бывают припадки беспричинного гнева.

— Да, — сказал Гиппократ. — Люди, страдающие этой формой эпилепсии, отличаются большой неуравновешенностью.

До конца дня перед Гиппократом прошла целая вереница больных. Он подбирал нити многих жизней, по очереди сосредоточивая внимание на каждом пациенте, чтобы тут же забыть его ради следующего, испытывая мимолетное удовольствие от успешных исцелений и благодарностей, но подолгу взвешивая причины неудач или обдумывая решение какой-нибудь непонятной загадки.

Когда же наступил вечер, он отправился побродить по берегу моря, чтобы в одиночестве поразмыслить о своей жизни. Он был уже не тем человеком, который десять дней назад поспешно уехал отсюда лечить сломанное бедро старухи бабушки. Теперь в нем жило странное щемящее чувство, и он старался разобраться в нем. Помещалось оно, насколько он мог судить, в груди, под нижними ребрами. Короткое облегчение можно было получить, глубоко дыша или вздыхая. Диагноз было поставить нетрудно: так его тело отвечает на то, что произошло в Галасарне, и называется это — влюбленность. Раньше он и понятия не имел об этом тоскливом томлении, об этой жажде. Для излечения, решил он, было бы достаточно находиться поблизости от Дафны. Через десять дней он поедет в Триопион на праздник и, может быть, увидит ее там. Но предсказать дальнейшее течение своей болезни он не решался.

* * *

Все следующие дни Гиппократ был очень занят. Уступив настойчивым просьбам Кефала, он ежедневно посещал его дом. И каждый раз во дворе Кефала его поджидала Фаргелия, как будто заранее зная, что он придет.

Сразу же после смерти раба Кефал, как они условились, привел в ятрейон жену и тещу. Гиппократ долго беседовал с молодой женщиной. Затем он осмотрел ее и уговорил согласиться на операцию — очень болезненную, хотя он сделал ее быстро и с большим искусством.

Затем Гиппократ поговорил с Кефалом.

— Когда твоя жена оправится после операции, супружеский акт не будет больше причинять ей боль, как раньше. Она ведь не притворялась, хотя и не могла понять, в чем дело, так же как и ее мать. Теперь я им все объяснил. Постарайся быть с ней поласковее. Я думаю, она станет теперь тебе хорошей женой и будет хорошей матерью, когда у вас родятся дети. Не давай ей поводов к ревности. Ее поведение, которое казалось тебе таким вздорным, порождалось тем, что вы не понимали друг друга, и глубокой потребностью быть любимой.