Фактор беспокойства

Нихренасе! Это с какого перепуга у моего мюзикла вдруг такая вот «миролюбивая» репутация образовалась, что президент и премьер не самой маленькой европейской страны возлагают на него такие надежды? Что-то я совсем перестал понимать что-либо в современной политике. С озадаченным видом разглядываю Толоконского и тот поняв мой взгляд поясняет:

— У твоего спектакля очень своеобразная репутация. Во Франции его восприняли как антинацистский, в Берлине наоборот. В САСШ просто как хороший спектакль на историческую тему по роману французского писателя, а в Советском Союзе как… Толоконский на секунду спотыкается, но затем продолжает: — Как легковесный, но интересный и полезный.

Угу. Я уже читал об этом в «Известиях», хотя сейчас у газеты «более расширенное» название и наверняка это мнение «Самого», а с ним вряд ли кто решится поспорить. Хотя вот я полностью согласен. Нет там никаких «подводных камней», как бы их не пытались разыскать. А все «допущения», это всего лишь случайные совпадения.

— Леонид Михайлович. В Берлине мой мюзикл не ставили, от него была только музыка.

— Вот! И в Мадриде нужно тоже самое! Пусть испанцы ставят всё что хотят, ты только дирижёр и ни во что не вмешиваешься! — нихренасе? Это как? А зачем тогда я там нужен? Что за аферу опять хотят замутить? Оно мне надо?

— Миша, пойми. Мы идём навстречу испанским товарищам по двум причинам. Во-первых, мы все тоже считаем, что твой спектакль может на время отвлечь испанское общество от междоусобицы, а во-вторых, помочь левым партиям на предстоящих выборах. Всё-таки все помнят по Франции против кого направлен твой спектакль. — здрасьте! Опять за рыбу деньги? «Ты не вмешивайся, но все помнят». Кстати, третий мотив так и не озвучили, а он лежит на поверхности, те самые «за рыбу деньги». Советский Союз наверняка со спектакля что-то поимеет, вон как лихо он «поимел» меня.

— Миша, да ты сильно не расстраивайся, в любом случае это не больше полугода, в августе уже дома будешь! Тебе же в сентябре на учёбу. Кстати, выбрал куда поступать станешь? Советую в Московскую консерваторию. Всё-таки — Столица!

— Да мне без разницы куда, Леонид Михайлович, лишь бы поскорее. Лучше подскажите к кому мне в Мадриде обратится?

— Это тебе Розенберг объяснит, так что сначала поедешь в Париж. Все документы у него, в Мадриде пока нашего посла нет. Марсель Израилевич тебе всё подробно объяснит и проинструктирует.

От услышанного непроизвольно расплываюсь в улыбке. Мишель, слышишь? Я еду к тебе! И тут же улыбка пропадает. А кто меня там ждёт? Мишель уже наверняка «занята» и мешать ей не собираюсь. Тем более, что буду «наскоком», но с Лепле и Анатрой пообщаюсь обязательно! Ха! Да мы похоже с Майером вновь вместе поплывём. У него билет на воскресенье и опять на «Иль де Франс». Маркус поедет за женой, он всё-таки решил обосноваться в Америке и уже «вложился» в продюсирование фильма по моему сценарию. Чёрт! Осталось-то всего четыре дня до отплытия! У меня слишком мало времени. Автомобиль, а тем более самолёт за хорошую цену теперь точно продать уже не успеваю. Да и чёрт с ними. «Не жили богато, и нефиг начинать!» © Зато теперь знаю кому устроить «маленькую пакость» на прощанье. Хищно усмехаюсь. Вы ещё меня не раз вспомните, когда будете метаться по Нью-Йорку в поисках парковки для автомобиля и ангара для самолёта. Моя «мстя» будет жестокой!

— Валериан Савельевич, да что Вы всё мнёте в руках этот несчастный карандаш? Это же не барышня. Дайте его мне, а то сломаете! — забираю из рук опешившего куратора карандаш, присаживаюсь к столу и достаю из конверта письмо, что хотел отправить домой. В полной тишине дописываю строчки:

— P. S. Дорогая мамочка, все мои планы опять неожиданно меняются. Только что узнал, что эти… — задумываюсь над эпитетом и оставляю троеточие, всё равно цензура вычеркнет то, что я сейчас напишу. Так как цензурное определение в мою голову не приходит. — Опять отправляют меня в командировку на полгода. На этот раз в Испанию. Прости родная, но узнал об этом буквально только что. Не ругайся на меня и пока потренируйся на ушах Крамеров. Обещаю что в корриде принимать участие не стану, разве что в качестве зрителя. Обнимаю и целую крепко-крепко, твой непутёвый сын Мишка.

* * *

— Леонид Михайлович! А вот что-то я Вас сейчас совершенно не понимаю. Чего мы с этим Лапиным цацкаемся и носимся как с писаной торбой? Кто он вообще такой? Ведёт себя нагло, со старшими товарищами вообще не советуется. Да от него неприятностей и головной боли больше, чем от всех остальных наших товарищей, что за рубежом работают! Да и товарищ ли он нам? Он же с этой белоэмигрантской нечестью окончательно снюхался и в последние дни времени с ними проводит больше чем с нами. И заметьте, совершенно отказывается писать отчёты об этих встречах и чуть ли не открытым текстом посылает меня! — Пётр Давидович с возмущением смотрит на Толоконского.