Фактор беспокойства

После высказывания товарища Меламеда ни у кого из присутствующих больше не возникло никакого желания «продолжить прения». Да и что тут обсуждать? То, что Хаммер личный агент Сталина ни у кого из присутствующих сомнения не вызывало. Это не афишировалось, но все приближённые «к верхам» об этом догадывались. И то, что Лапин «вызван для отчёта», теперь тоже стало понятно всем. Однако, «высоко летает» это юноша, как бы голова у него не закружилась от таких перспектив. Но это уже сугубо только его проблемы.

— Хм. Действительно товарищи, на этом пожалуй, и закончим наше совещание. Валериан Савельевич, всё-таки попытайтесь ненавязчиво контролировать своего подопечного, чтоб он глупостей каких-нибудь не сотворил. Сами понимаете, головы полетят у всех, но персонально у Вас в первую очередь.

— И Вы, Пётр Давыдович, тоже будьте более осмотрительны в своих высказываниях и предположениях. Не хватало нам ещё внеплановой проверки. Сами понимаете, время сейчас такое, что долго разбираться не станут. Разнесут всю нашу «посудную лавку» к чёртовой матери на мелкие осколочки. Всё товарищи, расходимся по своим местам и приступаем к работе.

Глава 5 Нью-Йорк

Что самое лучшее в таком большом городе, как Нью-Йорк?

Возможность из него уехать.

(просто цитата из к/ф)

До конца гастролей остаётся меньше месяца и для меня эти полгода вновь пролетели как единый миг. Но миг, наполненный интересными встречами и новыми знакомствами. Поначалу всерьёз опасался, что спонтанно прошедшие «послепремьерный фуршет с банкетом» выйдут мне боком, но минула неделя, вторая… и ничего. Это «безразличие» обескураживало и… настораживало. Словно со стороны «консульских» и не было тех косых взглядов, скепсиса и уничижительного хмыканья в мою сторону по поводу приглашения на премьеру мюзикла таких одиозных личностей как Рахманинов, Шаляпин и прочих «нежелательных элементов». Вот только мой «лучший друг» Валериан Савельевич теперь на меня смотрит не то что бы осуждающе, но как-то даже печально, словно врач на безнадёжно больного пациента. Видимо решив для себя: — «Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не забеременело».© Видя такое явное «попустительство» со стороны «надзорного органа» потихоньку начал проверять «границы дозволенного» и убедившись что их нет, наконец-то вздохнул свободно и зажил той беззаботной жизнью «светского повесы», что так радует меня и печалит моего куратора.

Несмотря на все мои опасения премьера мюзикла и первая неделя показа прошли без особых эксцессов. Хотя накануне вся «прогрессивная пресса» просто захлёбывалась в антисемитской истерии, раздувая скандал вокруг состава театральной труппы. Не знаю, сам ли Шуберт догадался или Мэр воспользовался «административным рычагом» и немного ему «подсобил», но вся полицейская охрана в театре и вокруг него неожиданно оказалась только из копов явной семитской наружности. Где и нашли столько-то? Это как-то сразу поумерило пыл большей части «возмущённых пикетчиков», а тем немногочисленным и упёртым демонстрантам, для кого этот однозначный предупреждающий посыл от городской мэрии поначалу не дошёл, понять его сущность помогли зуботычины и синяки «от органов правопорядка», что не особенно-то и церемонились с «нарушителями общественного порядка». «Французского варианта» в Нью-Йорке не случилось.

Далее спектакли шли только два раза в неделю. Тосканини решительно отказался «варварски эксплуатировать» свой оркестр, а на все робкие попытки Шуберта уговорить Маэстро хотя бы ещё на один «дополнительный» спектакль в неделю, всерьёз грозился «пожаловаться в профсоюз на угнетателя». И это не пустая угроза. Профсоюзы в США в это время реальная сила, вполне могут и забастовку объявить, но вообще-то правильно сделал, что отказался. Во Франции, полагая что впереди всего месяц такого «интенсива», мы самонадеянно ввязались в «марафон» растянувшийся на полтора месяца. А ведь ещё в Одессе столкнулся с тем, что Мендель тоже категорически отказывался увеличивать продолжительность и количество концертов нашего ансамбля. Я-то по наивности полагал, что это из-за его разногласий с руководством конторы. Но после парижского «музыкального марафона» к концу которого и труппа, и оркестр выглядели словно загнанные лошади понял, что у всего есть свой предел.