Фактор вознесения

Флэттери чуть было сам не встал, чтобы проводить гостя, но тут же опомнился и важно благословил его движением руки (впрочем, не ощущая ничего похожего на благочестие).

— Да-да, дела, дела… — пробормотал он и, уже не глядя на уходящего, снова включил головизор: вот-вот должна была начаться сводка новостей Беатрис Татуш. Ей предстоит также освещать следующий рейс челнока на орбиту, поскольку событие предстоит поистине историческое: наконец-то органический мозгопроцессор доставят в космос и подключат к безднолету. В последнее время Флэттери привык думать об ОМП как о вещи. Он больше не называл его «она». «Она» — это Алиса Марш. А ОМП — это «это».

И все же настроение у Флэттери было поганое. Он весь кипел. Вовсе не того он ожидал от разговора с Неви. Ему хотелось его… одобрения, что ли? Директор не любил демонстрировать свои слабости, а тут не просто продемонстрировал — разошелся вовсю!

— Все, что тебе понадобится… — буркнул он уже в спину выходящему помощнику, так и не окончив фразу.

Но Неви, видно, пока ничего не было надо — он лишь поклонился и молча вышел. Флэттери вздохнул с облегчением, но тут же машинально проверил причину подобного проявления эмоций. Оказалось, что это чувство облегчения вызвано тем, что он начинает доверять Спайдеру Неви. А уж кому, как не ему — капеллан-психиатру, знать, что доверие рано или поздно заканчивается кинжалом у горла. Ну уж свое-то горло он никому не подставит!

И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла.[3]

Христианская «Книга мертвых»

Тропа заваатан пролегала по пляжу в километре от Теплицы. Ее протоптали ноги праведников во время постоянных паломничеств к морю, где они собирали листья келпа для обрядов, проводимых в их высокогорной пустыне. Тропа была кое-где укреплена, а кое-где огорожена — заваатане все делают на совесть. На некоторых площадках были даже установлены скамьи для отдыха, с которых открывался изумительный вид на панораму необъятной Теплицы Флэттери и Калалоча. А от акватории порта до самого горизонта море буквально кишело кораблями, лодками, яхтами, и то тут то там мерцали пятнышки акваферм. Но сегодня взгляд на пейзаж внизу вызывал скорее тревогу, нежели мирную благостность: над портом колыхалось несколько черных султанов дыма, сверкали вспышки взрывов, и вопли боли и страха доносились даже сюда — на овеваемую ветром площадку высоко в горах.

Два монаха-заваатанина молча смотрели на царящую в городе сумятицу. Старший из них был высоким, худощавым и с очень длинными руками. Второй был низок даже для обычного пандорца и коротконог, из-за чего был вынужден все время бежать трусцой, чтобы не отставать от своего рослого спутника. Оба были одеты в форму своей клана дирижабликов: полувоенного образца довольно свободные хлопчатобумажные куртки и штаны, оранжевый цвет которых символизировал цвет их духовных наставников дирижабликов.

Огонь всегда привлекал дирижабликов, и сейчас целая их стайка, как зачарованная, медленно плыла в сторону города, над крышами которого мерцали разряды лазерников и в нескольких местах разгорались пожары. Они покачивались на ветру, величаво раздувая свои огромные паруса, а длиннющие щупальца волокли обычные балластные камни. Но если в это накачанное водородом чудо природы попадет хоть малейшая искра, то дирижаблик немедленно взорвется, оставив в воздухе лишь облачко мелких синих спор. Заваатане собирают их для своих самых сокровенных ритуалов, на которые допускаются только просветленные братья. Некоторые не могли добиться этой чести и за десять лет упорного служения.

— Это ужасно, что они не понимают… — прошептал младший монах. — Если бы мы могли научить их, объяснить им…

— Справедливость — тоже своего рода якорь, — предостерег его старший. — Им нет необходимости знать ничего. Ни-чего. Ни чего-то одного, ни чего-то другого … Ни чего-то вообще. Это освобождает сознание от постороннего шума и очищает эмоции.

Он простер над миром свои длинные руки мутанта, а затем тихо повернулся и уселся на скамью, подставив лицо ласковым лучам обоих солнц.

Старший монах Твисп любил ощущение солнечного тепла на коже. В молодости он был рыбаком и искателем приключений, а потом ушел к заваатанам. И вовсе не из за того, что это сулило спокойную старость. Он видел, что служение открывает ему прежде неведомые возможности. Как и большинство монахов, он был очарован творящимся на его глазах мифом о земле, поднимающейся из океанских глубин. Стремясь оградить свою общину от бушевавших по всей Пандоре страстей — политических дрязг, экономических кризисов и борьбы за кусок хлеба, монахи выстроили тайную сеть нелегальных ферм.