Факультет

В силу такой маневренности раздевалкой девицам было пользоваться не с руки, потому они и ходили всегда «у польтах» и в сапогах. Тот факт, что эти подружки окончили институт, свидетельствует о том, что милосердие наших преподавателей принимало подчас уродливые формы.

Я помню, как после каждого «госа» Марина и Наталья вылетали из аудитории со стонами:

– Ой, наверное, двойка! Ой, я ничего не знала!

На «госах» мы сдавали литературу, язык, методику и педагогику. Если человек, закончивший филфак по полному курсу, не может сдать эти предметы, то какой же он специалист?

15.

Первый (конечно, после вступительных) экзамен – античная литература. Массы трепещут в коридоре. Я и еще несколько камикадзе сидим в аудитории и разглядываем злой волей доставшиеся нам билеты.

– Ты куда, Одиссей, от жены, от детей? – вертится в моей голове.

Здоровый студенческий цинизм вырабатывается годами лихих наездов на сессионные зачеты в экзамены. У первокурсников еще нет его. И требовать, чтобы они поведали миру о ситуации, царившей в античной богеме в течение двух веков, просто безжалостно.

Вялость и непонятность свили гнездо в душе моей. Передо мной уже двух умных девчонок отправили на пересдачу. Я сажусь перед Любовью Сергеевной.

– Древнегреческая литература в таких-то веках, – мямлю я вопрос.

У Ендовицкой в глазах загорается огонек интереса. Нет, не к древнегреческой литературной истории в моем исполнении. Эту историю она знает раза в два лучше самих тогдашних тупоумных греков и на три-четыре порядка лучше меня. Нет, ее интерес – это интерес энергичного хищника к своей жертве. Так Каа смотрел на Бандар-Логов. Я млею. Кто из нас Бандар-Лог сомневаться не приходится…

– О Каа, – шепчу я, как завороженный.

– Что? – переспрашивает Ендовицкая и тушит взгляд.

Я немного прихожу в себя и оповещаю:

– Эти века в древней Элладе по многим причинам не отличались литературной плодовитостью.

Ендовицкая хмыкает. Я – Хоббит, а она – Голлум. И нет у меня колечка в кармашке.

– Причина-то одна, – замечает Любовь Сергеевна, – писателей хороших не было.

– Не знаю, – чуть было не брякаю я, но вовремя одумываюсь.

– Но кто-то был? – вопрошает Ендовицкая.

– Был, был, много, кто был, – соглашаюсь я и начинаю нести все, что запомнил из лекций и учебников.

Ендовицкой явно надоедает. Она прохаживается от стола к окну и обратно. Дойдя в очередной раз до стола, она садится на стул и говорит:

– Достаточно.

Я – летучая мышь в нелетную погоду! Сейчас, сейчас.

– Четыре, – говорит Ендовицкая. – Неплохо.

Словно расцелованная лягушка, я принцессой вылетаю из кабинета. Из пятидесяти человек зарубежку сдали у нас с первого раза двадцать шесть. А пятерок было две или три. Да столько же четверок. Так что теперь по всем вопросам античной литературы – или ко мне или, если меня вдруг не окажется на месте, то к Любови Сергеевне…

16.

Деканат – это как аппендикс: орган важный, нужный, но непонятно зачем. И от которого на деле одни только неприятности. Наш деканат был рыбным: в нем жили декан Сомов и Селедка.

17.

– Как его звать-то, декана нашего? – спрашиваю я на первом курсе у наших девчонок.

– Сергей Александрович, – отвечает мне Марина Долгирева. – Как Пушкина, только наоборот.

Так он для меня и остался навсегда этим «Пушкиным наоборот». Сергей Александрович закончил истфак МГУ. Правда, говорили злые языки, что приняли его туда лишь потому, что он был из многодетной семьи. Так или иначе, но образование есть образование. И хорошее образование расширяет кругозор даже и детей из многодетных семей.

Сергей Александрович обладает очень важным качеством – способностью к компромиссу: он преподавал научный коммунизм, потом научный социализм. А закончил политологией. Причем все курсы читал он по одним и тем же конспектам. А деканатом тем временем заправляла секретарша Селедка.

18.

Зачем она замуж не вышла? Думаю, это ее и озлобило. Селедка работала секретаршей в деканате и держала бразды правления факультета в своих цепких руках. При этом она ненавидела нас всех. В этом надо отдать ей должное: она не делала никаких исключений.

Каждое хождение в деканат за любым пустяком было сущей мукой, которую, как визит к дантисту, старались оттянуть, насколько это было возможно. Сельдь сидела в деканате и строила гадости.

Ошибочно считая свою ненависть ко всему живому необходимым для ее должности качеством характера, она мнила себя незаменимой. Это ее и погубило. Как-то в порыве гнева она кинула на стол Сомову заявление об уходе и уже собиралась праздновать триумф покаяния декана, когда Сомов… заявление подписал.

Селедке со скрежетом зубовным пришлось из института убираться. В деканат пришло облегчение. Впрочем, мы этим уже не попользовались, ибо были выпускным пятым курсом.

19.

На заре юности Дима пытался поступить в какое-то театральное училище, но провалился.

– Профессия учителя – самая трудная, но и самая прекрасная, – сказал он как-то.