Факультет патологии

Но в этот раз побеждает она, и криков вроде не слышится, значит, он не бьет мальчика. У нее еще грудная дочка от него. И как с таким ублюдком жить можно или в кровать ложиться, не понимаю и ужасаюсь я. Хотя он чистый. С виду.

Через время все смолкает. Я как будто жду все время что-то, звонка? Но никто не звонит…

Я иду по знакомой дорожке к зданию alma mater. Вот и фразе выучился!..

И едва появляюсь в институте, как ко мне подходит Яша. Мы с ним никогда практически не общались близко раньше.

– Сань, я знаю, что у тебя вчера с Пашей произошло…

Я не удивляюсь, Билеткин, наверно, рассказал. Но когда? А, да, он у него часто бывает и спит.

– Пустяки, Яша.

– Если тебе нужна какая-нибудь помощь или что угодно, в любое время, все равно в каком месте Москвы, только скажи одно слово, даже не надо слова, посмотри.

Это трогает меня.

– Спасибо, но ничего страшного.

Мы улыбаемся друг другу и расходимся. Я в читалку – готовиться к докладу по Куприну. Я люблю Куприна и очень ценю его рассказы, они мне нравятся, и слог такой чистый, ясный, простой. И очень интересно рассказывает, я вообще считаю, что он лучший рассказчик во всей нашей литературе. Никто лучше его это не сделал. Сейчас вот Аксенов пытается продолжать что-то, хороший рассказчик, но чем кончит, неизвестно.

Куприна я прочитал все девять томов, давно, и сейчас хочу посмотреть кое-какие биографические данные и вехи творчества, периоды. У нас же все по этапам да периодам. Все по полочкам должно быть разложено. И по правильным. Ну да я не открываю Америки. Она давно открыта. Я вообще не собирался по нему доклад в этом году делать, а хотел взять Андреева или Платонова, но Вера Кузьминична попросила взять что-нибудь полегче и поопределенней, так как декан сам следит за докладами нашей секции и работой кружка и, конечно, пристально ждет моего первого выступления.

– Так что, Саша, – она мягко посмотрела на меня, – я тебя очень прошу. Добрая женщина.

– А что плохого в Андрееве или Платонове?

– Ничего, что ты! Наоборот, я очень люблю их, но я прошу тебя, чтобы все обошлось спокойно и без… эксцессов, и нас бы никто не закрывал, и мы бы существовали долго. Ты же председатель, и на тебя особое внимание, по двум причинам, ты знаешь.

Я согласился. (А никогда не надо быть соглашателем.) Беру в читалке на полке нужные книги и смотрю, куда сесть. И вдруг – глазам своим не верю: Светка и Маринка сидят с книгами в руках.

Я подхожу:

– Светочка, да что же это такое творится, мир тронулся, то ли свет двинулся и сошел с ума – вы сидите в читальном зале и занимаетесь?!

Она улыбается, сияя.

– Да, Храпицкая эта со своей зарубежной литературой, вот «Дикую утку» читаем Ибсена.

– Ну и как она, еще не приручилась?

– Кто? – не понимает Маринка.

– Утка, о которой читаете.

– Да ну тебя, Сашка, вечно шуточки у тебя на уме.

– А чего у меня должно быть, Марин, скажи?

– А то ты сам не знаешь? – Она кокетливо улыбается. – Ну, что-нибудь серьезное.

– Это ты имеешь в виду, как каждую ночь, что ли?..

– Да ну тебя. – Она заливается. – А то можно подумать, что ты не делаешь.

– Не каждую ночь, но через одну. Куда мне за тобой угнаться.

Она запинается.

– Шучу, Мариночка, шучу. Я же ничего не знаю, только проверяю, не попадайся так легко.

Светка смотрит ласково-бархатными глазами на меня, клевая баба. Ну, да, где живешь…

– Свет, тебя можно на минуточку.

– Конечно.

– Вечно у вас секреты, – недовольно говорит Маринка.

Мы отходим к полкам:

– Да, Санечка.

– Ты мне можешь одолжить пять рублей до стипендии, у меня…

– Все что хочешь, Санечка. Даже себя…

– Спасибо, я ценю твою доброту. И готовность…

Глаза ее ласкают:

– Ты хочешь, чтобы я тебе одолжила себя?

– Нет, не сейчас, а сейчас мне пять рублей надо.

– Вот видишь, ты такой, я тебе совсем не нужна.

– Наоборот, Светочка, я борюсь и боюсь… не удержать себя. А нам еще столько учиться!

Она хищно-мягко улыбается, отходит к столу и приносит мне из сумки деньги.

– Санечка, возьми десять, мне их все равно девать некуда.

– Нет, Светочка, спасибо. Я отдам ровно через три дня.

– Что ты говоришь, ничего мне не надо отдавать, – и она сует мне десятку. – У меня нет пятерок.

Уходит и садится. И чего б ей не быть мне отцом родным… Маринка что-то нашептывает ей, не то недовольное, не то веселое; они закатываются, значит, веселое. Маринка не трогает мое имя никогда, боится связываться. И подчеркнуто уважает. Зная, что я на Светку влияние имею (а не использую…), а она ее потерять боится.

Памятуя вчерашний урок, я перекладываю деньги из пиджака в карман джине, тугой, и иду читать про Куприна.

Кто-то сидит и очень внимательно смотрит. Я поднимаю глаза: это Шурика жена. Очень странный взгляд.