Факультет патологии

– Даже не после, а во время тебя, – сознаюсь я. – Наташа, мне очень неудобно, но все мужики в принципе г…о, прости за выражение. И я не исключение. Я думал, побаловались и хватит, тебе надоело, и ты уехала. А чего зря буду ждать я, жизнь-то идет.

– Вот даже как! Я не ожидала от тебя таких рассуждении, думала…

– Я прикидывался.

– Ну, что ж, – она встает, – и в заключение нашего романса, – она горько подчеркивает это слово, – не хочу задерживать тебя и мешать… Но ты мне скажешь, если не трудно, кто же она, кто мог прельстить тебя… успеть за эти три дня?

Будучи на вершине удовольствия от своего розыгрыша, я все же думаю, что, наверно, я все-таки дурак.

– Та Наталья, я понимаю, она должна быть очень красивой, необычной и особенной, иначе ты… – она обрывает себя.

– Не та, а эта: девочка Наташа с запавшими глазами. И при чем здесь Наталья? Это все для тебя.

Я беру розы из воды:

– Солнышко мое ненаглядное, – сбрасывая с себя весь налет, апломб и браваду, говорю я, – поздравляю тебя с окончанием института и последним днем пребывания в нем, это большое счастье, которое ты оценишь позже! И от всей души рад, что этот бред и кошмар сессий и зачетов окончились у тебя и впереди наступает свободная светлая жизнь…

Я подаю ей розы. Она их ставит в воду обратно.

– Так это для меня, для меня, – и целует, обалденно шепча.

Я осторожно разнимаю ее руки, размыкая:

– Поэтому я счел своим долгом…

Я не выдерживаю. И вдруг я опускаюсь на корточки и начинаю целовать ее колени сквозь платье. А сам боюсь: только бы не расплакаться. Как девочка.

Она опускается рядом и гладит мои волосы. Я успеваю подставить ладони под ее колени.

– Саш-ш, Сашенька. – Она ласкает меня, потом чувствует. – Ой, что ты сделал.

– У тебя платье красивое, мне жалко.

– Пустяки какие! – Она тут же поднимается и… Она сжимает и целует меня так, что губам моим становится больно.

– Ты не была сегодня в институте на прощальном звонке. Или была?

– Я не хотела идти. У меня не было настроения.

Я опять долго целуюсь с ее губами. Ах, ее божественные губы. Я не могу оторваться. Но я волевой!

– Давай пить шампанское, я хочу, – говорит она освобожденными губами.

– И есть шоколад, – добавляю я.

– С тобой я на все согласна, – она улыбается, – даже на такой ужас!

Мы пьем шампанское и едим шоколад. (И это, знаете ли, неплохо! В этой никчемной жизни.) – Впечатление, что тебя совсем не волнует окончание института?

– Нет, это обычно, что должно было настать, то настало.

– Что ж тебя тогда волнует, я думал, это большое дело – избавиться от него?

Она смотрит ясно на меня:

– Меня волнуешь только ты. Один. Так говорит она и добавляет:

– Сейчас, на данном этапе, в данный отрезок моей жизни моего времени. Остальное все безразлично. Я хочу, чтобы ты это знал.

– Я не знал этого, Наташа, и я благодарен тебе за это. Ты мне очень нужна, я этого сам не понял сразу, да и сейчас не понимаю до конца…

На этом слова наши обрываются – только движения. Да и нужны ли дальше слова.

Вечером, позже… мы опять сидим за столом и пьем шампанское, за нее, за нас, и жуем, в поцелуе, шоколад.

Но душе этого мало. Душе хочется разгула и загула. Чтобы все вокруг гуляло и плясало, резвилось и шумело, пело и стонало. Я знаю такое место и везу ее туда. Мы едем в подпольный ресторан в Одинцово, который держит мой друг Торнике.

В такси мы целуемся, и от нее прекрасно пахнет.

Через закрытые шторы двери дважды выглядывают метрдотели, пока не появляется сам Торнике, которого я спас и который говорит, что я самый «дарагой человек для него на свете, после детей и жены».

– Вай, что случилось, Сашья, – двери распахиваются, – небо на землю, наверно, упало, что ты появился без приглашения!

Он обнимает меня.

Торнике – стройный грузин, уставшего вида, и в жизни, кажется, перепробовал все, совсем давно и помногу, и ничто уже не может взволновать его, так как не осталось неперепробованного.

– Пускай долго видят мои глаза, не верю, что вижу тебя.

– Это Наташа, Торнике, познакомьтесь.

– Очень приятно, Наташья. – Шипящие у грузин звучат бесподобно. – Это твоя девушка, Сашья? – на всякий случай осведомляется он.

Я киваю, да.

– Хей! Лучший стол в моем ресторане, почет и уважение дорогим гостям.

Вокруг нас сразу возникают, прыгают и суетятся трое: ведут к лучшему столу, отодвигают стулья, усаживают, спрашивают, не холодно ли даме, принесут плед (это необычный ресторан), а от бара уже несут запотевшую бутылку шампанского и какие-то, мной невиданные, конфеты из черного шоколада.