Факультет патологии

– Не знаю, Сань. Она вроде неплохая девочка. А что ей нужно, это мне не понятно. Увидишь ее сам.

– Но она-то тебе нравится?

– Не знаю, раньше вроде нравилась, а сейчас как-то неясно.

– Ну, как же так можно, кто так женится?

– А почему нет, Сань, почему нельзя?

И вправду, подумал я, почему нельзя. Кто-то придумал глупые правила. А на самом деле – все можно. Возражать было нечего, и я взялся за вторую кружку пива. Шурик скопировал меня.

– Сань, а ты как был, чем занимался?

– Ты помнишь, научил меня, как делать и что сказать психдиспансерным акробатам. Ну, что голова не работает и так далее. Я сделал, как ты учил. Бросил я институт, кажется, когда с Натальей расстался. И уехал на север, чтобы деньги большие заработать, чтобы жизнь у меня была другая и не зависеть от отца. Да и тяжело было жить с ней в том же городе, ее не видя. Сначала собирался в Магадан, хорошо, одна добрая женщина завернула, помнишь, я тебе рассказывал, у нее библиотека большая, великолепная. Уехал вверх от Архангельска, по Двине.

Из Магадана, думаю, точно не вернулся б.

– Эх, Архангельск, милый город. Помню, как два мужика отделывали меня там в порту, за отцовские часы: им на водку не хватало.

– Шур, стою я на одном колене, почти падаю, кровь из двух ноздрей фонтаном брызжет, течет, – они еще трезвые были, когда меня встретили, злые, пить им хотелось. А когда у них пить хотят, то лучше сразу сдаваться, не сопротивляясь: в клочья разорвут. Поднял я что-то с земли, типа металлического бруса, заостренного, ну и ору, вернее, орать я не мог – кровь в глотку лила, капала… Но говорю: «Подходите, суки. Первого и уложу навсегда», – а в голове у меня уже плывет, мутится. Еще минута, и нет меня: Двина рядом, и под причал, чтобы следов не осталось. Порт, трудяги, – такое дело.

Шурик отпил пива быстро.

– Самый здоровый и двинулся на меня. Я на коленях стою, ничего не вижу. Темно глазам, они отделали. Восстал я, когда ему шаг оставался. И он его, на свою голову, делает. Шур, я размахиваюсь, а он руки вверх к голове поднимает, защищается, да я сообразил вовремя – убью ведь (брус железный и конец острый, как штык), – сдержался и как уделал его по яйцам, он аж волчком, с клекотом и воплем закрутился. И покатился. Друг его – бежать куда глаза глядят, куда попало.

– Шур, я видел, как люди волчком ходят, ты знаешь, где я вырос, – Кавказ, страшное место, но чтобы так вертелись, даже я не видел никогда. Первый раз ударил ногой, и думаю, последний. А что было делать, я б оттуда живой не вырвался, точно.

– А дальше что, Сань?

– Я не знал, куда побежал тот мужик, но знал, что вернется, вернутся, – город переполют, а меня найдут: они ж портовые были, знали, что я не местный. Сел на первый рейс, который летел до наших мест, оказалась Тула, и поручил свою душу грешному… ненавижу самолеты, не терплю. А уж из Тулы зайчиком на электричке добирался. До Москвы бы мне все равно на билет не хватило.

– А институт как же?

– Вернулся обратно, а меня уже на отчисление подали. Мама срочно прилетела, слезами, мольбами выбила мне задним числом академический. Твоя наука помогла, больше ничего не подходило. А потом – попал туда. Доигрался, вернее, переигрался.

– Ты что, правда, там был?..

– Да. Это не так страшно, как кажется.

Мы отпили пива. Шурик вздохнул глубоко, и непонятно было, что ему кажется. Или ему ничего не казалось, он тоже в психдиспансере на учете стоял…

– А как… Наталья? – Он посмотрел на меня.

Он знал все. Это была моя любовь на первом втором курсе. Я встречался с ней, забыв про все и вся на этой грешной, душной земле, и мир мне волшебным казался, а она божественной и сказочной. Такое, наверно, бывает раз в жизни у каждого. И мне очень жаль, у кого это не было. (Все эти муки, радости, чувства, страдания, горести и сладости, замирания и вздрагивания, взлеты и падения необходимо пережить, испытать хотя бы один раз, – тогда живешь, тогда не прозябаешь, а иначе жизнь – пуста.) Теперь я снова на втором курсе, но нет Натальи у меня.

И больше не будет… никогда.

– Живет как-то… Мы с ней дружим теперь. Иногда встречаемся, просто так, как друзья, и все повторяем, что мы – друзья.

– А ты к ней все по-прежнему…

И тут появилась эта пятерка и подошла к нам: две девочки и три мальчика.

– Привет, алкаши! – сказал тот, в голубой рубашке, имени которого я не знал. Она у него то голубая, то синяя была, меняющаяся.

Шурик улыбнулся, он вообще всем улыбался. (Такой человек.) Пятерка дружно ушла к ларьку.

– Он тебе не действует на нервы?

– Саш, пожалуйста, не надо.

Они принесли, наверно, кружек двадцать пива и поставили на стойку, где стояли почти пустые – Шурика и моя. Покупал парень без имени.

Он облокотился на стойку и долго посмотрел на меня:

– Моя фамилия, – сказал он четко и раздельно, – Юстинов, зовут меня Андрей. Можешь звать меня Андрюша.

Но там было больше понту, чем дела. Я это сразу почувствовал.

– В этом есть какая-то необходимость? – спросил я.

– Конечно, – строптовато заявил он; от слова «строптивый», кажется.

– Например?

– Мы же будем учиться на одном курсе. Сокурсники зовется.

– Мне это совсем неинтересно.