Факундо

В Буэнос-Айресе Францию представляет в качестве консула молодой человек с добрым сердцем, исполненный горячих симпатий к цивили­зации и свободе. Монсеньор Роже[394] поддерживает отношения с моло­дыми литераторами Буэнос-Айреса и, негодуя всем своим молодым сердцем француза, наблюдает за творящимся беззаконием, попранием всех принципов справедливости и порабощением народа, который он ценит так высоко. Не вдаваясь в анализ известных мотивов, вызвавших французскую блокаду[395], я остановлюсь на причинах, которые обусло­вили раздор между Росасом и представителями европейских держав. Уже в 1828 году французы с решимостью и воодушевлением выступи­ли в поддержку старых унитариев. Монсеньор Гизо, выступая перед парламентом, сказал, что его соотечественники любят вмешиваться в чужие дела; не стану подвергать сомнению столь авторитетное мне­ние, берусь утверждать лишь одно: живущие у нас французы всегда вели себя как французы, европейцы и сердечные люди; и если впослед­ствии в Монтевидео они продемонстрировали то же, что и в 1828 году, то это лишь подтверждает, что во все времена они вмешиваются в чу­жие дела или что в политических спорах Ла-Платы есть нечто близкое их сердцу.

И все-таки я не понимаю м-ра Гизо — как он может считать, что французы, из тех, что живут со своими семьями в христианской стране, имеют там имущество и надеются, что она станет их родиной, могут с равнодушием наблюдать, как устанавливается и крепнет в ней система власти, которая отменяет все гарантии цивилизованного обще­ства и отрекается от всех обычаев, правил и принципов, связывающих эту страну с большой европейской семьей.

Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что, если бы местом действия были Турция или Персия, иностранцам было бы излишним вмешивать­ся в раздоры местного населения. Но когда речь идет о такой стране, как наша, и когда предметом спора являются вопросы, подобные нашим, мне трудно поверить, что сам монсеньор Гизо в состоянии со­хранять даже видимость бесстрастности и не желать победы той сто­роне, чьи цели согласуются с его воспитанием, европейскими обычаями и идеями. Как бы то ни было, ясно одно: европейцы, к какой бы на­ции они ни принадлежали, с жаром приняли сторону совершенно опре­деленной партии; а это значит, что существуют глубокие социальные причины, способные одержать верх над природным эгоизмом иностран­ца. Наиболее же равнодушными оказывались всегда сами американцы.

«Гасета» Росаса до сих пор упрекает в личной враждебности Парвиса[396] и представителей других европейских государств, помогавших врагам Росаса даже вопреки указаниям собственных правительств. По­добные личные антипатии цивилизованных европейцев в большей сте­пени, чем смерть Бакля[397], подготовили блокаду. Молодой Роже хотел использовать авторитет Франции в той расстановке сил, в которой европейской цивилизованной партии, что боролась с Росасом, не доста­вало веса; и монсеньор Мартиньи[398], столь же пламенный, как и Роже, содействовал ему в этом благородном деле, более достойном той идеаль­ной Франции, которую заставила нас полюбить французская литерату­ра, чем Франции наших дней, что забыла о возвышенных целях и по­грязла в плену жалких делишек.

Размолвка с Францией идеально подходила Росасу, он об этом и не мечтал, и неизвестно, кто более обострил ссору: монсеньор Роже со своими требованиями и желанием сбросить варвара-тирана или Ро­сас, воодушевленный враждебностью к иностранцам, их одежде, обыча­ям и нормам правления. «Эта блокада,— говорил Росас с энтузиазмом, потирая от удовольствия руки,— прославит мое имя на весь мир, и Америка станет смотреть на меня как на защитника ее независимос­ти». Его предсказания сбылись в большей степени, чем он мог предпо­ложить, и несомненно, ни Мухаммед-Али, ни Абдель Кадер[399] не поль­зуются такой всеобщей известностью, как он.

Что касается звания Защитника Американской Независимости, кото­рым он себя увенчал, то сегодня просвещенные люди Америки начи­нают ставить его под сомнение, и, возможно, факты засвидетельствуют то печальное обстоятельство, что именно Росас повернул Европу про­тив Америки и принудил ее участвовать в спорах по эту сторону Атлантического океана. Вмешательство трех иностранных держав[400], о котором сообщается,— первое подобное событие в новых Американ­ских государствах.