Факундо

Анчорена[354] обращается к правительству с требованием навести по­рядок, хотя знает, что оно не располагает никакими средствами — полиции не подчиняются, а приказы приходят откуда-то со стороны. Генерал Гидо и доктор Алькорта[355] еще могут заставить Палату пред­ставителей выслушать свои решительные протесты, но опухоль не умень­шается — Росас, чтобы усугубить обстановку, из своей ставки обвиняет конгресс в беспорядках, которые сам же и провоцирует. Чего же он хочет? Править? Комиссия Палаты представителей предлагает ему воз­главить правительство, говорят, только он может положить конец беспо­рядкам и прекратить агонию последних двух лет. Но Росас отказывается, и создаются новые комиссии, которые направляются к нему с новыми предложениями. Наконец, Росас находит способ примирения: он сделает им одолжение и возьмет бразды правления в свои руки, но при усло­вии, что период правления, определенный законом в три года, будет про­длен до пяти лет и ему передадут Всю Полноту Общественной Власти — новое понятие, смысл которого ясен одному лишь Росасу.

Пока Буэнос-Айрес и Росас ведут переговоры, приходит весть о рас­прях между властями Сальты, Тукумана и Сантьяго-де-Эстеро, которые могут привести к войне. Прошло пять лет с тех пор, как унитарии со­шли с политической арены, и два — с тех пор, как федералисты города, черные спины[356], утратили всякое влияние на правительство; самое боль­шее, чего они добиваются,— это приемлемые условия капитуляции. Меж­ду тем, в то время как город благоразумно сдается противнику вместе со всеми своими учреждениями, гарантиями прав личности и полномоч­ными властями, Росас за пределами Буэнос-Айреса приводит в движение еще один не менее сложный механизм. Он вступает в активные отноше­ния с Лопесом из Санта-Фе, происходит даже встреча обоих каудильо, и они ведут переговоры. Кордова находится под влиянием Лопеса, кото­рый поставил там у власти братьев Рейнафе. Факундо шлют просьбу погасить своим влиянием вспыхнувший на севере Республики опасный огонек раздора; никто иной, лишь он призван выполнить миссию миро­творца. Факундо отказывается, колеблется, но наконец решается. 18 де­кабря 1834 года он отправляется из Буэнос-Айреса и, поднявшись в поч­товый дилижанс, в присутствии нескольких друзей обращает прощальные слова городу. «Если мне все удастся,— говорит он, взмахивая рукой,— я вернусь к тебе, если же нет —прощай навеки!» Какие роковые пред­чувствия отражаются в эту минуту на мертвенно-бледном лице Кироги, какие чувства теснятся в душе этого отчаянно-дерзкого человека? Не приходит ли на память читателю поведение Наполеона, покидающего Тюильри в канун кампании, которая закончится Ватерлоо?[357]

Едва проехали половину дневного перегона, как попадается заболо­ченный ручей, который задерживает экипаж. Смотритель почтовой стан­ции, находящейся по соседству, с готовностью спешит на помощь, впря­гают новых лошадей, но, несмотря на все усилия, экипаж не трогается с места. Кирога приходит в ярость и приказывает запрячь самого смот­рителя. Как только он оказывается в пампе, на лоне природы, в полуварварском обществе, дикость и страсть к террору вновь охватывают его.

Преодолев первое препятствие, Факундо мчится по пампе, подобно молнии; скачут ежедневно до двух часов утра, и в четыре дилижанс снова отправляется в путь. Кирогу сопровождают его секретарь доктор Ортис и один знакомый юноша, который встретился им в начале пути: колеса его брички сломались, и он застрял. Прибывая на очередную станцию, Факундо немедленно посылает узнать: «Когда проехал часки из Буэнос-Айреса?» — «Час назад», — отвечают ему. — «Коней без про­медления!» — кричит Кирога. И снова в путь! Будто специально, чтобы картина выглядела помрачней, над ними разверзлись небеса: три дня дождь не прекращался ни на мгновенье, и дорога превратилась в бурный поток.

Пересекают границу Санта-Фе, и беспокойство Кироги возрастает; им овладевает тоска, когда в Павоне он узнает, что лошадей нет, а смотритель отсутствует. Пока разыскивают новую упряжку, Факундо нахо­дится словно в агонии, поминутно он кричит: «Коней! Коней!» Спутники не понимают, что с ним происходит, и с удивлением взирают на этого человека, грозу страны,— он испуган, его одолевают страхи, какие-то химеры. Когда экипаж, наконец, трогается, он шепчет тихонько, словно разговаривает сам с собой: «Лишь бы выбраться из Санта-Фе, осталь­ное — чепуха». Когда они переправляются через Рио-Терсеро, поглядеть на знаменитого Кирогу сбегаются окрестные гаучо, они переносят дили­жанс чуть ли не на руках.