Никто из них не преуспел. Любые имена быстро обрастали похабными переделками, сдавали позиции и тихо загибались в пыльных архивах. Зато стихийно родившееся клановое прозвище – “Ржавая Яма” – прилипло намертво едва ли не с самого начала, а со временем стало еще лаконичнее.
И если северный берег устья Талистры еще можно было, хоть и с натяжкой, назвать обычным морским городком доминионцев, пусть и жмущимся к земле из-за охотно слизывающих все лишнее штормов… То южный берег, отданный на растерзание кочевникам, был больше похож на одну огромную, ржавую свалку, грязный коричневый плевок, растекшийся по огромной территории. А как еще, если в лучшие дни сюда прибывали по пять, а то и по шесть гигатраков со всей своей свитой?
Здесь безраздельно властвовали грязь, ржавчина и разномастные железные лачуги, вечно пахло гарью, перегретым металлом и эйром, шумело в ушах от лязга железок, а в голове – от дешевого пойла, которое здесь гнали, казалось, даже из загаженной маслом и отходами воды. Густой, вонючей и охотно разъедающей своих обитателей и днища рыбацких суденышек.
Сейчас, в середине зимы, Яма стала еще отвратительнее, словно сбросивший сальную рванину нищий, выставляющий напоказ истерзанное лишаем и струпьями тело в отчаянной попытке вызвать жалость и заработать на миску супа, но получающий за это лишь волны брезгливости и редкие, осторожные пинки. Мало ли, что там к сапогам прилипнет.
– Красные? – шмыгнул сизым, ноздреватым носом простуженный раб, – Откуда здесь? Тут на переплавку все, дольше месяца не задерживается. Это красивое надо искать. Хотя, целый скиммер я бы запомнил.
На посетителя он смотрел неодобрительно. Мало того, что приперся под самый вечер, когда обитатели западной свалки расползаются по теплым норам, так еще и ведет себя как распоследний сарак – кто же задает вопросы вот так, сразу, без ругани на нерасторопность и грязных оскорблений? Сразу видно нездешнего.
– И где у вас красивое? – устало спросил Брак, почесывая колючую щетину.
С тех пор, как он покинул каюту “Красавицы Востока”, времени на личную гигиену не было. Жрал, что придется, спал в первой попавшейся съемной комнате, а все свободное время посвящал обходу кабаков, таверн, лавок… И все впустую. Никто из обитателей Ямы не мог вспомнить колоритную парочку – огромного лысого толстяка с кувалдой и светловолосую девчонку, передвигающихся верхом на тяжелом скиммере. Возможно даже красном.
Оставались свалки, которых в южном городе было больше, чем зубов у катрана. Маленькие, большие, соседствующие с мастерскими и плавильнями, до отказа набитые изломанным хламом, обломками техники и ржавыми остовами машин. Яма не брезговала ничем, по дешевке выкупая из трюмов любой металлический мусор, покладисто закрывая глаза на его происхождение. В самом деле, зачем владельцу очередной кучи знать, откуда в трюме вольника взялся смятый тяжелыми колесами гельвент? Поврежденное восстановят и перепродадут, сильно покореженное – разберут на части и продадут, а совсем уничтоженное переплавят и… Да, несомненно продадут. Быть может даже обратно тому, кто перед этим и сменял эту рухлядь на пару зеленух.
Шансы отыскать здесь хоть какие-то зацепки, свидетельствующие о том, что Логи вместе с Левой вообще добрались до Ямы, были примерно такие же, как у придонного солма умереть от старости. Но Брак упорно обходил свалки, одну за другой, спрашивал, ковырялся в ржавых кучах, терпеливо ждущих рук своего сводилы, искал красивое…
И нашел.
Знакомая половинка сферы, аляповато выкрашенная красным. Погнутая, смятая, словно по ней долго топтались тяжелыми сапогами. Лишенная своей опасной начинки, пустая скорлупка от эйноса, из которой безжалостно выдрали все ценное и отбросили в сторону. Железка наверняка давно бы отправилась на переплавку, если бы не вызывающая расцветка – в лучах вечернего солнца она горела путеводным маяком, наверняка привлекая немало людей к неприметной во всем остальном куче.
Действительно красивое.
На Яму уже спустилась сырая, беззвездная ночь, пахнущая морем и гнилью, когда Брак закончил разбирать гору хлама. Он откинул в сторону затейливо скрученный конденсатор со снятыми чашками, приподнял лист обшивки, шуганув ютившуюся там крысу… А затем грязно выругался и со всей силы пнул шаргову полусферу, отправив ее в недолгий полет к луже подмерзшей грязи. В воздухе повис глухой металлический звон.
– Я тоже набойки хочу, – высморкался раб, зябко поежившись. – Здесь такое нужно, сапог распороть проще, чем…
– Еще такое есть? – глухо спросил Брак, сверля взглядом выпотрошенную кучу. – Откуда оно?
– Да хер его знает, – пожал узкими плечами невольник, – Привез кто-то. Какой мусор соберут в степи, то и тащат. Мы не спрашиваем.
Механик промолчал. Покачался с мыска на пятку, бездумно глядя куда-то перед собой, а затем вытащил из под куртки плоскую фляжку. Смял и отбросил в сторону пробку, запрокинул, чувствуя как обжигает глотку давно забытым вкусом степного самогона.