Фалько

Фалько поел неторопливо и с аппетитом, потому что со вчерашнего дня крошки во рту не держал, а взятые с собой полголовки сыра, хлеб и банку сгущенного молока не трогал, оставляя на потом. Взглянул на часы – свои «Патек Филипп» он сменил на другие, дешевые и стальные, – достал карту и компас и при свете бензинового фонаря погрузился в вычисления. Он рассчитывал дойти параллельно шоссе до Гуадикса, откуда все еще ходил поезд узкоколейки Гранада – Мурсия, маршрут которого сильно сократился из-за военных действий. Отойдя подальше от линии фронта, Фалько намеревался идти и по самому шоссе, надеясь, что попутный грузовик или легковая машина подбросят до места назначения. В конце концов, по документам с фотографией и всеми печатями он теперь был Рафаэлем Фриасом Санчесом, капралом артиллерии, и направлялся в свою часть – на зенитную батарею в Картахене.

На горизонте уже светлело, когда Фалько оставил позади караулку и двинулся напрямик через поле. За два часа он отмахал километров десять и вернулся на шоссе. В какой-то момент стали слышны отдаленные орудийные залпы, бухавшие где-то на отрогах сьерры: ее заснеженный хребет величественно высился справа. Немного погодя небо с запада на восток пересекли два биплана, а потом один отделился, снизился и пошел над шоссе. Фалько различил на хвосте черный крест в белом круге – опознавательный знак франкистской авиации – и оценил опасность, однако в чистом поле прятаться было негде. А потому он пошел дальше, напряженный как струна, меж тем как самолет снижался все больше и был все ближе. И через минуту Фалько с отвратительно-непреложным сознанием своей беззащитности увидел его всего метрах в тридцати от себя, затем летчик в кожаном шлеме и очках-консервах посмотрел на него, набрал высоту и пристроился к своему напарнику.

Когда две крошечные точки растаяли на горизонте, Фалько остановился, скинул с плеч вещмешок и расстегнул куртку. Комбинезон промок от пота. Присев на километровый столбик у обочины, Фалько свернул самокрутку, достал спички – элегантный черепаховый портсигар и английские «Плейерс» тоже остались в Саламанке – и, прикуривая, заметил под ногтями узкие грязно-бурые каемки засохшей крови. Он долго выковыривал ее кончиком ножа.

Вагон третьего класса – теперь, впрочем, эти категории были на территории Республики официально упразднены – был почти полон. На ходу он трясся и гремел. В багажных сетках громоздились корзины, баулы, фибровые чемоданы, нависая над головами солдат в пилотках, в синем или в хаки, перетянутых ремнями снаряжения, с винтовками «маузер». Четверо или пятеро играли в карты, остальные курили или спали. Прочую публику составляли женщины в черном и мужчины в мешковатых пиджаках из вельвета или полотна. Кто в кепке, кто в берете. Шляпы ни одной. Поезд шел на северо-восток – позади осталась уже станция Баса – между бурых холмов плоскогорья и пустошей, и в окна, кое-как закрытые картоном взамен выбитых стекол, вместе с холодным неприятным ветром летела угольная пыль от паровоза, время от времени гудевшего в голове состава.

Лоренсо Фалько раздавил каблуком окурок, поднял воротник куртки и попытался поудобней устроиться на жесткой деревянной лавке в надежде поспать. Спокойно покоряясь судьбе и принимая как должное все, что на этом этапе жизни она ему посылала, он вспоминал другие поезда и другие времена, когда при встрече в коридорах спальных вагонов мужчины казались – или на самом деле были – особенно элегантными, а женщины были – или казались – хороши как нигде и никогда. У Фалько в отношении последнего пункта имелся богатый набор образов и впечатлений, похожий на мысленный альбом с фотографиями: обеды в роскошных вагонах-ресторанах по пути в Лиссабон или в Берлин; обитые кожей табуреты в баре «Трэн Блё», еще более изысканном, чем в парижском «Ритце»; столовое серебро на накрытых к ужину столах в Восточном экспрессе, несущем его в номер, откуда на рассвете открывается волшебный вид на стамбульскую Перу… И все это – поезда, пересечения границ, разноязыкие попутчики – перемешивалось у него в памяти с трансатлантическими лайнерами, фешенебельными отелями, создавая полотно опасного и возбуждающего бытия, лишенного всякой обыденности. И поезд, которым он ехал сейчас, и его судьба неопровержимо доказывали, что жизнь отсыпала ему поровну провалов и удач, в места гнусные и опасные приводила столько же, сколько в дорогие и приятные. Ну да, жизнь, та самая жизнь, что когда-нибудь кончится, опротестует его вексель и отсрочки не даст, а скажет: «Тук-тук-тук, сеньор Фалько, настало время платить. Праздник наш завершен». И ради того, чтобы завершение это произошло как можно скорей и безболезненней, Фалько и хранит в стеклянной трубочке с таблетками ампулку цианистого калия, позволяющую сократить путь, если карта не так ляжет. Достаточно положить в рот и раскусить. Хрустнет – а ты уже среди ангелов небесных или где они там обитают. А умирать медленно, когда тебя стругают ломтиками на допросе, в его намерения не входило.