Эдмунд поднял полный ярости взгляд. Другой бы испугался, но жрица лишь повела плечом. Серый монашеский балахон не мог скрыть ни ее женственности, ни красоты, ни, тем более, хищного взгляда. Она медленно спускалась от алтаря, приближалась к принцу.
- Чему радоваться?! - глухо спросил он, проведя костяшками пальцев по холодной щеке. Робкая надежда, что она вот-вот откроет глаза, погасла. – За что ей это? Я должен был умереть! Я, а не она!
- Полагаете, ваше высочество? - она приблизилась, заглянула в лицо девушке, которая не колеблясь отдала свою жизнь. - На все воля богов! Они решают, кому жить, а кому умирать!
- И я должен смириться? - прорычал принц. - Я не могу ее отпустить!
Дыхание ветра пронеслось по нефу, пригибая едва зажженные свечи.
Жрица прищурилась, словно увидела что-то, чего простому человеку не увидеть никогда. И спустя миг – кивнула.
Молчаливые сестры вмиг приблизились.
- Думаю, вам стоит обратиться к богам со своей просьбой, - обронила жрица. - Сестры позаботятся о леди Роксане.
И только когда монахини унесли бездыханное тело в темный боковой неф, Эдмунд с трудом поднялся на ноги и последовал за жрицей.
Он не сразу и понял, что оказался в небольшой комнате. Просто напротив входа – статуя богини-матери с чашей для страждущих в руках.
«Подающему дается!» - вырезано на светлом мраморе чаши.
- Каждый монарх один раз может просить у богов и получит то, что просит. – заговорила жрица, взяв принца за руку и подведя к статуе. Женщина из белого мрамора, смотрела на принца как-то грустно, сочувственно, словно знала, что разрывает его сердце в этот момент. – Все что-то просили! Твой отец – просил магию для наследника, к примеру. – и принц поджал губы, пожалев корящую себя за чужой проступок мать. - Но всегда просящий заплатит за то, что просит. Жизнью, здоровьем, чем-то, что для него важно! Ты же просишь, для той, что важнее всего на свете для тебя! Что ты готов отдать?!
- Что угодно! – не колеблясь ответил принц.
Острая сталь скользнула по руке наследника престола Калагурии. Тяжелые алые капли падали одна за одной в чашу.
И снова сквозняк, словно дыхание, коснулся затылка. Вспыхнула кровь, пролитая в чашу. А жрица заговорила иным, словно потусторонним, голосом.