Фальшивая Венера

Я отвез ребят в Бруклин, а затем сел в метро и поехал на медицинский факультет. Когда я назвал себя, секретарша сказала, что доктору Зубкоффу хотелось бы встретиться со мной перед началом сеанса, и указала, куда пройти. Шелли был у себя в кабинете; он предложил мне сесть и достал папку. Обычный разговор ни о чем, а затем он сказал:

— Давай поговорим о тех галлюцинациях о прошлой жизни, которые у тебя были.

— Да, если это можно назвать галлюцинациями.

— А ты бы сам как это назвал? — терпеливым докторским тоном спросил он.

— Я заново переживаю прошлое, — сказал я. — Это не я, такой, какой я сейчас, вижу галлюцинации. Я действительно нахожусь в своем бывшем «я», переживаю заново какое-то мгновение независимо от того, могу ли я вспомнить это событие или нет. Это подлинные воспоминания.

— Понятно. Чем они отличаются от грез наяву, от сновидений?

— Вот ты мне и объясни, ты же врач. Откуда я знаю, что ты не галлюцинация? Откуда я знаю, что я сейчас не заперт в комнате, обитой изнутри мягким поролоном, а все происходящее мне только кажется? Помнишь, что сказал Дэвид Юм о пределах эмпирических наблюдений?

Зубкоффа это нисколько не развеселило.

— Давай просто примем за данность, — сказал он, — что окружающий мир существует вне нас и что мы с тобой сидим здесь. И мне известно, какие живые образы рождает сальвинорин. Это подробно описано в литературе. Меня сейчас беспокоит гораздо больше самый последний случай, когда ты, если судить по твоим словам, испытал чье-то чужое прошлое.

Как оказалось, подобная реакция на препарат не является нормальной, и Зубкофф горел желанием вытащить из меня все. Я рассказал о том, что случилось со мной во время последнего сеанса, а также передал предположение Слотски относительно вероятной личности этого Гито де Сильвы, добавив, что такого прилива творческой энергии у меня еще в жизни не было.

Зубкофф очень оживился и вывалил на меня кучу неврологической информации, из которой я почти ничего не понял, но суть сводилась к тому, что, на его взгляд, это различные области головного мозга откликались на воздействие химического раздражителя, вследствие чего я воссоздавал воспоминания о прошлых событиях. Это все равно как сон, сказал Зубкофф, на самом деле сны порождаются случайным шумом головного мозга, а мы воспринимаем этот шум как зрительные образы и события.

— Да, возможно, это и объясняет то, что я переживаю заново свое собственное прошлое, — согласился я. — Однако это никаким боком не подходит к тому, что я переживаю прошлое Диего Веласкеса.

Зубкофф, как мне показалось, несколько странно посмотрел на меня.

— Мы еще почти ничего не знаем о субъективных последствиях применения препарата. В этом и заключается главная цель моих исследований.

— Маловразумительный ответ, — заметил я.

Тут Зубкофф словно надел на себя профессиональные доспехи:

— Ну, ты художник, вот ты и вообразил себя знаменитым художником. Здесь мы наблюдаем в увеличенных масштабах то, что нам каждую неделю показывают в телешоу «Американский идол».

— Ты полагаешь, это мечта, воплотившаяся в видения?

— А чем еще это можно объяснить? — спросил Зубкофф, и тут я вынужден был с ним согласиться. — Но давай уменьшим дозу, хорошо? Похоже, у тебя повышенная восприимчивость к препарату.

После чего он занялся своими делами, передав меня Харрис, которая снова провела меня в маленький кабинет.

Я лег на кушетку. Харрис расставила на подносе маленькие мензурки и, выбрав одну, спросила:

— Вы не будете возражать, если мы наденем на вас удерживающие ремни? Это в целях вашей же безопасности.

Я ответил, что нисколько не буду возражать, и после того, как я пожевал вату, Харрис закрепила мне запястья и грудь прочными ремнями. Затем обычное парящее ощущение, и вот я уже стою у стола и толку пестом в ступе окись свинца, превращая ее в желтый порошок. Четыре створчатых окна в последнее время были закрыты ставнями, но теперь беспорядки в городе стихли и в комнате снова светло. Я ощупываю крупицы ярко-желтого порошка. Они еще слишком крупные, и я продолжаю толочь. Если я сделаю плохо, старик не станет меня бить, но это не имеет значения. Я должен сделать все хорошо, должен порадовать старика, потому что это мой долг, потому что этого требует честь моей семьи. Я постоянно ощущаю бремя семейной чести, иногда в переносице, иногда в животе, как будто это что-то живое, сама жизнь.

Беспорядки были по поводу Непорочного зачатия, суть которого заключается в том, что Пресвятая Дева Мария родила младенца Иисуса без первого греха. Я верю в это, и это доставляет мне буквально физическое утешение, хотя я и не до конца понимаю теологические споры. Я знаю, что в городе есть те, кто отрицает Непорочное зачатие, и именно поэтому у нас произошла небольшая война. Я видел на улицах убитых и раненых и очень жалел о том, что я не взрослый, так как в этом случае я мог бы тоже сражаться за Пресвятую Деву Марию и убивать плохих людей, которые хотят ее осквернить. Честь Девы Марии, честь моей семьи и моя собственная честь туго переплетены в одно чувство, крепко сидящее у меня внутри.