Фальшивая Венера

Я тупо посмотрел на женщину и ее спутника.

Он сказал:

— Дорогая, это иностранец, он не понимает по-английски.

Но женщина стояла на своем:

— Нет, понимает. Вы ведь американец, правда?

Женщина средних лет с акцентом Среднего Запада, миниатюрная, загорелая, муж рядом с ней кажется огромным, на нем желтая куртка, этот цвет режет глаза. Передо мной мост Риальто, и мне потребовалось полминуты, чтобы сообразить, что это за серебристая штучка у меня в руках. Ах да, фотоаппарат; я сделал снимок и вернул фотоаппарат женщине. Ее улыбка увяла; она решила, что перед ней какой-то помешанный.

Я стоял, словно столб, к которому привязывают гондолы, вокруг меня сновали толпы туристов, а я думал: «Черт побери, как мне удалось вслепую пересечь пол-Венеции, от церкви Сан-Себастьяно в Дорсодуро до Сан-Паоло и моста Риальто, и при этом не свалиться в воду?»

Затем я нырнул в бар и выпил залпом стаканчик граппы, потом еще один, а потом пива. Какое-то время разглядывал туристов, а когда показалась группа людей в нарядах семнадцатого столетия, я заморгал и пропустил еще один стаканчик граппы, и они исчезли.

Потом я зашел в интернет-кафе и проверил во Всемирной паутине. Все сошлось: Веласкес и Рубенс действительно встречались, когда Рубенс приехал в Мадрид с дипломатической миссией, а также чтобы написать портрет короля. Он написал конный портрет Филиппа, и этот портрет повесили на место того, который написал Веласкес, быть может, из обычной вежливости, но в любом случае два живописца поладили друг с другом. Рубенс дал тридцатилетнему в то время Веласкесу несколько дельных советов, и тот на следующий год отправился в Италию. Не далее как вчера я пережил его прибытие в Венецию.

Самое странное во всем этом было то, что я вроде бы даже радовался этому продолжающемуся безумию, потому что, несмотря на фантазии о Веласкесе, я по-прежнему оставался самим собой, если ты понимаешь, о чем я. Собой, Чазом Уилмотом. Стилизатором, собирающимся подделать картину. А не тем типом в Нью-Йорке, о котором мне не хотелось даже думать. Маленькая дощечка, за которую я держался в стремительном водовороте, но ничего другого у меня не было. Выйдя из кафе, я вернулся в гостиницу, собрал вещи и пил в местном баре до тех пор, пока не дошел до нужной кондиции, чтобы лечь спать. Я спал, затем проснулся.

Пробуждение принесло волну ужаса. Я поспешил проверить. Уф, по-прежнему это был я.

Мы вылетели на частном самолете из маленького аэропорта Ничелли, расположенного к востоку от города. Это был крошечный «Гольфстрим-2», и я пытался изображать спокойствие, как будто мне было не привыкать к подобным средствам передвижения, к тому же отныне я должен был даже научиться их любить, но единственным, кого я мог поразить своей игрой, был Франко, не обращавший на меня внимания. В салоне нас было двое, если не считать очаровательной молодой женщины, которая всячески пыталась нам угодить. Я выпил бутылку шампанского, охлажденного как раз до нужной температуры, в память об отце, меня немного развезло, и я стал думать, что произойдет, если я превращусь в Веласкеса на борту самолета. Сойду ли я с ума? Я хочу сказать, еще больше.

Франко пил только кофе, вероятно, потому что он был на службе, и читал итальянский журнал о спорте. Молчаливый парень этот Франко. Я спросил у него, на кого он работает, и он ответил, что на синьора Креббса, хотя мы оба знали, что это неправда. Впрочем, подумал я, быть может, Креббс лгал. Быть может, никакой Большой шишки за всем этим нет, и Креббс сказал об этом, чтобы меня напугать. Но мне не было страшно, по крайней мере я не боялся предстоящей работы. Что уж тут кривить душой, за миллион долларов Креббс купил меня с потрохами.

Помню, я изучал голову Франко, похожую на одного из римлян Мазаччо,[79] — жестокая красота без намека на садизм. Боевик, как таких называют, профессионал. Убьет ли он меня, если ему прикажут? Вне всякого сомнения. И тут я с удивлением обнаружил, что ничего не имею против своего нынешнего положения, особенно по сравнению с тем, как я мог бы к этому относиться, если бы в свое время у меня был выбор. До девятнадцатого столетия большинству великих художников приходилось всю свою жизнь быть в окружении тех, кто за горсть монет, не задумываясь, перерезал бы глотку. В этом было что-то причудливое, что-то бесконечно далекое от так называемых «ценителей искусства» из Манхэттена, пьянящее и дающее силы, словно чистый кислород.

* * *