Фальшивая война (СИ)

Быстрым движением палочки гриффиндорка бесшумно запечатала вход и наложила заглушающие чары на комнату. А глаза уже впились в знакомую высокую фигуру.

Черный костюм, черный воротничок рубашки. Малфой стоял посреди собственной комнаты, совершенно потерянный, как будто не знал, как вообще здесь оказался. Гермиона скользнула взглядом по бледным рукам, которые сейчас растрепывали его безупречно уложенные белые волосы, ссутуленным плечам, напряженной спине. Ему плохо, очень плохо.

- Драко… – она сделала осторожный шаг к нему.

Малфой резко обернулся. Она смотрела на него, и видела все так четко, как будто время замедлилось настолько, что почти остановилось.

Под глазами залегли темные тени. Бледный, как будто не спал. Скулы заострились. Похудел.

Вот глаза загораются узнаванием, а затем распахиваются от ужаса. И он отшатывается от нее, делая шаг назад, как от проклятой.

- Грейнджер, какого хера ты здесь забыла!..

Страх. Её почти сбивает волной его страха, почти животного ужаса.

И она торопится что-то сказать, объяснить, успокоить.

- Драко, это я, ну же. Ты молчишь, не отвечаешь мне, не говоришь со мной…

Ждет. Ждет, что опомнится, вернется, подойдет, обнимет.

И видит, как он стискивает зубы, кисти сжимаются в кулаки, сильно, до побелевших костяшек.

- Уходи отсюда так же, как пришла. Немедленно. Тебе здесь не место, – цедит слова, словно яд. Страх и гнев.

- Никуда я не пойду, пока ты не объяснишь, какого хрена происходит! – почти кричит. Страх. Паника.

- Не ори, дура! Еще не хватало, чтобы тебя услышали, – гнев. Много гнева.

- Не услышат, – вскидывает подбородок. Как всегда. Забыл, с кем имеешь дело? Я напомню, Малфой.

- Грейнджер, я не буду с тобой говорить здесь и сейчас. Тебе нужно уйти, – паника отступила, но страх остался. И боль… снова боль.

- А когда ты собираешься со мной разговаривать? Через неделю? Месяц? Никогда?! – отчаяние. И боль, боль, боль.

Слишком много боли на двоих. Слишком. И Малфой сдается, разворачивается делает несколько шагов и падает на кровать, уперев локти в колени и пряча лицо в ладонях.

Шаг. Другой.

Гермиона подходит к нему, опускается на колени. Как он когда-то. Совсем недавно. Вечность назад?..

- Драко, я же чувствую, помнишь?.. – невесомо касается его волос. Робко оглаживает ладошкой растрепанные пряди. – Я знаю, как тебе плохо. Что с тобой происходит что-то очень плохое. А ты молчишь. И это сводит с ума, знаешь?

Он продолжает молчать. И лишь подается слегка вперед, навстречу ее рукам. Едва заметно. Но она понимает. Чувствует, что нужна ему. Сейчас.

Собирает в ладонь шелковые пряди, поднимая его лицо и заставляя откинуть голову назад. Прокладывает дорожку поцелуев от виска вниз, к углу челюсти. Оттуда – к теплой ямке за ухом. Вниз по шее, к ключицам. Расстегивает пуговицы рубашки. Запускает руки под пиджак, на плечи. Вниз, вдоль опущенных рук – к черту пиджак. Возвращается к другому виску и повторяет путь, пока ее руки избавляются от его рубашки. А он только рвано, сбивчиво дышит, не открывая глаз, как послушная кукла в ее руках.

Толкает ладошками в грудь, опуская на кровать. К черту летят ее сапоги. Забирается на кровать, садится верхом на его бедра. Осыпает короткими поцелуями плечи, грудь, живот. Облизывает, посасывает, кусает. Ниже, еще ниже. Щелчок ремня. Пуговица. Молния. Одним рывком вниз брюки. Проводит языком прямо над линией белья, чувствуя неровность отпечатавшегося рубчика. Опускает руку на горячую выпуклость. Сильно, но мягко проводит от основания вверх, чуть сжимая.

Тихий стон, и его рука зарывается в её волосы, распуская их. Оживает. Подается навстречу. Тянет за плечи вверх, к себе, прижимает, находит её губы и впивается поцелуем. Так близко, так нужно. Одно движение – и он подминает её под себя, и теперь уже её кожа плавится под жаркими губами, пуговицы её одежды выскальзывают из петель, её брюки летят к чертям. Кто вообще придумал брюки?..

И сразу же – её разведенные ноги и толчок. Резко, сильно, вглубь, до дна. Он не хочет ждать, не может ждать. Глухой стон из-под прикушенной губы. Не боли, нет. Она тоже ждала. И еще раз. И еще. Они теряются в этом скольжении, в этих грубых, сильных толчках, каждый из которых все глубже, хотя каждый раз кажется, что глубже уже невозможно. И развязывается тугой узел где-то внутри, плотный черный комок тьмы растворяется, и остается только комната, наполненная тихими стонами, горячим шепотом и утробным рычанием. Два горячих, мокрых от пота тела, сплетенных в одно, поперек кровати, и жажда, безумная жажда, которая просто разорвет их изнутри, если он сейчас остановится хотя бы на мгновение.

Еще один, последний рывок – и он погружается в нее весь, целиком, мощная судорога выгибает его тело, синхронно отзываясь в ней. Продолжает двигаться, скорее по инерции, изливаясь в нее полностью, до последней капли, до пустоты. Сил не остается. Руки подгибаются, и он падает на нее, утыкаясь мокрым лбом ей в шею, зарываясь лицом в волосы, влажно налипшими на ее горячую кожу.

И проваливается в темноту, в спасительный сон, где больше нет кошмаров.