В последние дни Лашен часто думал о ребенке, думал озабоченно, с сентиментальной растроганностью. Уже воображал себя крестным, думал, что ребенок немножко и от него зависит. Он обнял Ариану за талию, она быстро поцеловала его в щеку и взяла за руку. Неужели ребенок стал препятствием, преградой, которая их разделяет? Нет, это глупость, думать так глупо и подло по отношению к ребенку, но сейчас эта мысль помимо его воли снова вернулась. Это спящее, еще не мыслящее нечто, существо, из-за которого столько сложностей, это чуждое, не сознающее и требовательное, безмерно требовательное создание стоит у него на пути, до последней капли высасывает внимание Арианы, делает ее своим безраздельным достоянием, это существо с чертами первых попавшихся родителей, которых, быть может, давно нет в живых, то есть дитя мертвецов, уже зарытых в землю или сожженных. Вспомнилась вдруг та монахиня в громадных башмаках – жирная бронзово-смуглая физиономия под белым головным платком, не способная выразить ничего, кроме презрения к этому крохотному комочку, а заодно и к Ариане, потому что Ариана, вопреки ожиданиям, презрения не испытывала.
Он почувствовал себя скверно – низменные мысли, он сам такого не ожидал. Что с тобой? Где твоя уравновешенность? Приди в себя, ты же способен сейчас буквально на все.
Они тихо отошли от кроватки. Ариана закрыла дверь. В кухне на буфете стояло несколько бутылочек, одна, с чаем, была даже в специальной грелке. В ванной горел свет, на веревке висели желтые полиэтиленовые подгузники. Как-то все это слишком, как-то утрированно, подумал он, нарочито, а уж сколько стараний поскорей принять участие в не слишком убедительной и сентиментальной возне мамаш всего света.
Он был слишком уверен и слишком рано перестал сомневаться в том, что они уже стали единым целым, что связь их прочна и надежна, как тандем гангстеров-напарников. Они стояли друг против друга в гостиной, Ариана о чем-то раздумывала, вяло опустив руки, он уставился вниз, на ее щиколотки, на прожилки дерева на полу. Самообладание не привело к успеху, однако он решил и дальше не позволять себе распускаться. Ты можешь, подумал он, взять ее силой, разумеется один-единственный раз.
Они все стояли на том же месте, и он почувствовал страх перед ее решением. Потому что она явно решила поставить точку. Может быть, эта любовь и не настоящая – так, дешевая интрижка, приключение человека, который окончательно сломлен и разбит; и вдруг почему-то, невзирая на любые «но», его губы в величайшем волнении уверяют, что он любит эту и только эту женщину и отныне хочет разделить с ней жизнь. Калека, глубоко униженное, уже смирившееся с гибелью существо вообразило себе невесть что, размечталось о союзе с женщиной, принадлежащей к избранным. В детстве он ничем не отличался от других детей, и все-таки с самого начала был сочтен ни на что не годным. Глубокие потрясения, например потрясения большой любви, для него уже тогда были чем-то недоступным. Теперь он снова понял это по тому, что чувство к Ариане ему самому показалось убогим и мелким, и в то же время из-за страха потерять ее больше всего хотелось сейчас же наброситься, овладеть ею. Да ведь все события его жизни были чем-то «невозможным». Слишком часто его выталкивали из круга претендентов. Брак с Гретой тоже надо считать очередной нереализованной возможностью.
С улицы донеслись звуки, похожие сперва на звон, потом – на стук по железу. Нервы мешали всерьез подумать о чем-нибудь, в голове вертелся только один вопрос: вот сейчас, сию минуту, бросит его Ариана или спасет? Хватило бы мягкого прикосновения, вполне хватило бы, чтобы он снова почувствовал себя хоть чем-то стоящим. Все-таки он твердо решил направить свою жизнь в новое русло и обходиться без фальшивок в журналистской работе. И тут Ариана медленно начала возвращаться – посмотрела ему в глаза, в последнюю минуту решившись спасти, и зиявшая в нем пустота мгновенно заполнилась. Она все поняла, теперь она знает о нем больше, чем он мог бы рассказать сам. От ее тепла к нему вернулась цельность.
– Ну хорошо, – сказала она, – но ты должен обещать, что потом уйдешь. И пока мне требуется время для себя и для ребенка, ты ничего не будешь предпринимать, в этом все равно не будет никакого смысла.
Всю ночь не смолкал грохот обстрела. Они лежали за пределами всех линий огня. Под утро они услышали тихий плач ребенка, Ариана встала и ушла кормить, в эти минуты Лашен снова почувствовал в себе довольно силы и дерзости. Он решил еще раз побывать «на театре военных действий», иначе говоря – посетить здешнюю достопримечательность, эта мысль оказалась сильной и благотворной, мысль, полная насмешки.
Возвращаясь в гостиницу, он не встретил ни души. На какой-то улице услышал музыку, лившуюся из раскрытого окна. Сразу вспомнилась Грета. Утро, в кухне горит свет, Грета разводит в чашке кофе, добавляет молока. Через улицу переходили крысы, он подбежал, шуганул их. Балконная маркиза издала протяжный звук, похожий на стон, он остановился и спокойно осмотрел весь фасад до самой крыши.