Фальшивые червонцы

В Ревель Дарья Евгеньевна ездила с ведома властей, дождавшись визы в установленном для всех советских граждан порядке. Поездка была связана с невеселыми семейными обстоятельствами — скоропостижно скончалась дальняя ее родственница, оставив в наследство коллекцию акварелей итальянских мастеров.

В русских эмигрантских кругах Ревеля нежданный приезд герцогини Лейхтенбергской произвел сенсацию. Некоторые откровенно ее сторонились, за глаза называя чуть ли не «красной» герцогиней и тайным эмиссаром Коминтерна; другие, напротив, с навязчивой бесцеремонностью лезли в друзья и покровители. Про то, что сочинялось о ней в местных газетах, лучше не вспоминать.

Едва ли не в первый день ей предложили устроить бегство в Шуаньи, под крыло Николая Николаевича. Она, понятно, отказалась наотрез и даже не захотела встретиться с присланным за ней офицером из личной стражи дядюшки. Мотивировка была уважительной — она не желает причинять неприятности своему супругу, оставшемуся дома. По той же причине было отказано и в заявлениях для печати.

Но полностью отгородиться от знакомых оказалось выше ее сил. Изредка она появлялась на светских приемах, имела длительные беседы со многими лицами, претендующими называться духовными вождями эмигрантской колонии в Ревеле.

Услышанное и увиденное в одной из здешних гостиных потрясло Дарью Евгеньевну до глубины души.

Отвел ее в сторонку Борис Павлович Сильверстов, модный когда-то столичный лекарь. Особыми доблестями сроду не славился этот верткий человечек — был обычным бойким докторишкой с румяными щечками и нафабренными щегольскими усиками, а тут ни с того ни с сего заговорил вдруг о терроре, о политических убийствах и акциях возмездия.

Под аккомпанемент пустопорожней светской болтовни ей было предложено вступить тайным членом в некую террористическую лигу антикоминтерновского характера. То ли в подтверждение своих полномочий, то ли по свойственной ему браваде, доктор Сильверстов принялся рассказывать Дарье Евгеньевне, как он и его единомышленники казнили недавно в лесу выслеженного ими сотрудника ГПУ. Казнь по решению антикоммунистической лиги была выбрана медленная и достаточно устрашающая, в чем легко убедиться, взглянув на фотографии.

От фотографий этих у нее сдавило дыхание.

На искривленной сосне, напоминающей лиру, был распят молодой мужчина. Нагой, подобно Иисусу Христу, весь растерзанный и окровавленный. Рядом с ним, любуясь на дело рук своих, позировали самодовольные, улыбающиеся палачи.

Возвратившись из заграничной поездки, Дарья Евгеньевна не могла найти покоя. Пробовала доказывать себе, что незачем ей вмешиваться в политику, что совесть у нее чиста, а решительный ее отказ записаться в лигу прозвучал, должно быть, с излишней резкостью, встревожив доктора Сильверстова.

Все ухищрения были напрасны, и колебания ее кончились тем, что она сама отнесла в комендатуру ГПУ маленькую записку, в которой настаивала на личной встрече с Мессингом по крайне важному и неотложному вопросу.

Станислав Адамович Мессинг принимал герцогиню Лейхтенбергскую в служебном своем кабинете. Печатника вызвали по телефону не сразу, и он успел лишь к заключительной части их беседы.

— Еще раз благодарю вас, Дарья Евгеньевна, за очень ценное сообщение, — сказал Мессинг. — И за свойственное вам стремление к справедливости большущее спасибо. Относительно доктора Сильверстова вы не ошиблись нисколько: негодяй это законченный, стопроцентный. К тому же еще с очевидными садистскими наклонностями. Нам кое-что известно о засекреченных расправах, числящихся на счету его бандитской «лиги». Хватают они, как правило, ни в чем не повинных людей, объявляют агентами ГПУ, глумятся, истязают, а тамошняя полиция бессильна навести порядок...

— Выходит, и распятый на кресте ни в чем не виноват? — дрожащим голосом спросила Дарья Евгеньевна.

— Думаю, что так оно и есть. Бедняга какой-нибудь из оголодавших, разуверившихся эмигрантов. Подал, наверно, заявление в советское посольство. Решил возвращаться на родину с повинной головой — вот вам и готовый агент ГПУ...

— Ужасно это, товарищ Мессинг! Варварство какое-то, дикий каннибализм!

— Согласен, Дарья Евгеньевна. Но таково, к несчастью, нынешнее одичание нравов белогвардейщины. Да вы и сами нагляделись на это досыта, не мне вам рассказывать...

Проводив до двери свою посетительницу и любезно с ней попрощавшись, Мессинг медленно обернулся к Александру Ивановичу. Радушная улыбка исчезла с его лица, в глазах светилась боль.

— Загубили нашего Костю, — глухо произнес Станислав Адамович. — Такого хлопца загубили, сволочи... Прошу тебя, срочно организуй поиск по всем каналам, постарайся раздобыть вполне достоверную информацию. Что там стряслось и почему он попался к ним в лапы?

— Возможно, его спровоцировали?

— Все возможно, дорогой Александр Иванович, ничего нет на этом свете невозможного. Только чует мое сердце, не видать нам больше товарища Угренинова...

Мессинг оказался прав.