Фальшивый Фауст

— Хочу с тобой поговорить наедине, пока не начался пир.

Она заводит меня в комнату сестриц и тотчас бросается в мои объятия.

— Пичо, милый! — задыхается она.

Мир уходит из-под ног. Меня охватывает непередаваемое ликование. Забыты все неприятности, муки ревности. Вижу только смуглое личико Сонэлы, ворошу блестящие черные пряди, целую. Сонэла воркует:

— Я твоя лесная дева кешалия… Ищи меня, Пичо!

Проходит по меньшей мере минут двадцать, пока мы приходим в себя и мне удается склонить ее к серьезному разговору.

— Мы ведь поедем вечером в Ригу, Пичо? — спрашивает она. — Где ты оставил свой «Москвич»?

— А ты бы любила меня, если б у меня никакого «Москвича» не было бы? — спрашиваю.

— Ты большой шутник, Пичо, — говорит она. — Крестная хоть накормила тебя?

Не могу найти интонации, которая заставила бы Сонэлу вернуться к действительности.

— Ты должна знать, Сонэла: отец выгнал меня из дому!

Она распахивает глаза:

— Как выгнал! Куда отец может выгнать?

— Я сам ушел…

Тут она посерьезнела, стала какая-то странная.

— Это значит — у тебя больше нет дома? Где же ты живешь?

— Добрые люди сдали клетушку на лето. Недалеко отсюда в колхозе… Поселимся временно там и заживем вдвоем. Как кешалия и джунклануш. По утрам тебя будет поднимать кукушка, и ты будешь летать на паутине, — пытаюсь шутить я.

— «Москвич» хоть у тебя остался? — спрашивает она.

— Золотце, лично мне «Москвич» никогда не принадлежал. Машина отцовская. Я надеялся, что он нам подарит ее, когда мы поженимся… Теперь это отпадает… Не будем убиваться из-за таких мелочей, — говорю. — Ведь главное — любовь. На жизнь нам хватит. После присуждения большого приза я теперь известный на всю республику композитор.

— Композитор! — издает стон Сонэла.

Она встает, окидывает меня взглядом, исполненным беспредельного отвращения, и еще раз повторяет:

— Композитор!

Затем валится на постель, зажимает рот подушкой и начинает выть. Именно — выть… Страшно слушать. Сори Мороска на кладбище, ей-богу, выла приличней.

Бедная Сонэла оплакивает гибель своего короля…

Хочу успокоить, пытаюсь погладить, а она как даст ногой!

В дверь стучит крестная.

— Идите! Все уже сидят за столом.

Сонэла успокаивается, находит пудреницу и долго прихорашивается у зеркала, освежает лицо и покрасневшие веки.

— Пошли! — говорит она, не глядя на меня. — За столом ты сядешь напротив. Никому ничего не рассказывай, все остается по-старому. Сказка продолжается: у тебя «Москвич», в особняке ремонт и так далее! — она разражается хриплым смехом.

«Сонэла примирилась с судьбой, — думаю я, — значит, порядок, переедем в наш замок в «Клетскалнах».

Когда мы выходим во двор, под навесом полно людей. Тесно прижавшись друг к другу, поминальщики пьют, едят и во весь голос превозносят покойного, будто он сам сидит в толпе. Таков, мол, обычай. Чуть мертвяк под землю, нужно забыть про горе и пуститься в пляс. Те самые бабы, которые у кладбищенской стены так горько стенали, теперь визжат, словно резаные, хлещут водку и дымят трубками.

— Сперва вы оба должны подойти и поздороваться с Сори Мороской, — говорит крестная. — С сегодняшнего дня она — «пхури дай».

Королева сидит на другом конце стола. Огромная туша мяса пыхтит и кряхтит. Подает нам два толстых пальца и бормочет, тряся двойным подбородком:

— Прехмабсхмбрмхдн!

— Она говорит, что рада приветствовать тебя в день похорон своего мужа, — объясняет Сонэла.

Согласно придворному этикету отвечаю:

— Я тоже рад приветствовать «пхури дай» в день похорон ее мужа.

Аудиенция окончена.

Идем искать свои места. Сонэла сажает меня между Данделе и Нотеле. Сама обходит стол с другой стороны и садится рядом с Ларше. Они оба теперь сидят напротив меня. Ларше тотчас спешит наполнить мой стакан водкой.

— Водку я не пью, — говорю, — спасибо.

— Как же ты ее вовнутрь запихиваешь?

Этот хорек обращается ко мне на «ты»!

— Налей мне, Витус, — просит Сонэла. — Вместо него.

— В какое такое место ему налить? — словно не понимая, по-идиотски скалится Ларше.

Сидящие рядом заливаются смехом.

Меня охватывает гнев. Притащился сюда на потеху цыганам. Они чувствуют, что не умею защищаться, и начинают прохаживаться на мой счет и подтрунивать, пристают все больше и больше, особенно Ларше и еще двое с конного завода.

— Ты ничего собой — красавчик, ей-богу! Прямо картинка. Знать, в маму уродился…

— И богат! — подхватывает Сонэла. — Ремонтирует дом и «Москвич».

— Картинка, картинка.

— Картинка завтра женится на Сонэле, тебе-то что? — кричит Нотеле — она невеста Ларше.

— Не женится, если достану лучше, — отвечает Сонэла.

— Где ты достанешь лучше? — дурачится Ларше. — Картинка ведь, картинка!

Сонэла пьет рюмку за рюмкой, щеки ее пылают. Вдруг она заявляет, что будет танцевать.

— Эй, музыканты!

Во дворе на бочках сидят двое со скрипками, один с гармошкой. Музыканты не заставляют себя просить дважды, размахиваются и давай наяривать «У прекрасного голубого Дуная». Никак, сами там побывали.

Сонэла хватает Ларше за руку и тащит на середину двора.

— Идем!