Фальсификация исторических источников и конструирование этнократических мифов

Примером могут служить расовые взгляды, господствовавшие в западной науке во второй половине XIX — первой половине XX в., заставлявшие разных учёных давать расовую трактовку фактам, которые могли бы получить и иное объяснение, связанное с социальными, экономическими, культурными и прочими причинами. Сегодня в российском обществе необоснованно большое значение получает этнорасовая парадигма, причём к ней всё чаще обращаются российские учёные. С чем это связано? В поздние советские десятилетия наши учёные были увлечены теорией этноса и видели в этносе универсальную организацию, характерную для всего мира. Сегодня целый ряд российских этнологов, имеющих возможность проводить исследования за пределами России, смотрят на эту концепцию всё более скептически. Ибо этнос так и не получил строгого общепризнанного определения, а существующие в разных регионах мира представления об общественной структуре оказались гораздо более многообразными, чем казалось советским этнографам-теоретикам. Выяснилось, что советские представления об этносе основывались на некоторых недоказанных, априорных суждениях. В то же время советский миф оказывает своё воздействие на умы и сегодня. Некоторые российские учёные готовы признать этнос даже биологической популяцией, что не только не имеет никаких серьёзных оснований, но привносит в нашу науку опасную расовую парадигму.

Аналогичная ситуация наблюдается с археологической культурой, аналитической категорией которой оперирует подавляющее большинство отечественных археологов, молчаливо признавая её связь с этнической общностью. Между тем это неочевидно, начиная от разногласий по поводу методики выделения археологических культур и кончая интерпретацией выделенных культур, которые вовсе не обязательно имеют этнический характер. Когда-то я пытался познакомить наших археологов с этноархеологией, которая могла бы много дать для усовершенствования методики интерпретации археологических материалов, но большинство наших археологов этими методами не заинтересовались. Зато начиная с советского времени в нашей науке неоправданно большое место получили занятия проблемами этногенеза. Сегодня очевидно, что это было вызвано не столько научной потребностью, сколько этнофедеральным устройством государства, заставлявшим чиновников на местах стремиться к наделению своих народов версией самобытной истории, уходящей в глубины тысячелетий. Этот социально-политический заказ на особые версии истории этногенеза привёл к становлению целых научных областей. Причём добросовестно разрабатывавшие такие версии учёные в большинстве своём не сознавали, что выполняют политический заказ. Сегодня, когда невооруженным глазом видно, что этногенез оказывается гораздо ближе к политике, чем к науке, немалому числу специалистов трудно расставаться с традиционными представлениями.

Между тем пренебрежительное отношение к выработке чёткого понятийного аппарата и разработке строгих методических приёмов способствует тому, что граница между наукой и псевдонаукой размывается. Ведь если мы обратимся к целому ряду наших научных понятий и методических процедур, то заметим, что они основываются на условных допущениях и априорных предположениях, которые сами нуждаются в проверке. Но именно такими понятиями и процедурами с благодарностью пользуются те, кого наши специалисты с гневом называют дилетантами, упрекая их в извращении истории.

Какое же отношение этногенез имеет к политике? Какие цели преследуют этнические версии истории кроме задачи консолидации этнической группы? Во-первых, идея самобытности не сочетается с колониальной историей, и требуется своё собственное доколониальное прошлое. Во-вторых, для борьбы за политические права, особенно политическую автономию, нужна история своей собственной государственности. Если такая история не обнаруживается, её изобретают. В-третьих, этнотерриториальный принцип административного устройства неизбежно придаёт огромное значение историческим границам этнических территорий. Отсюда та беспрецедентная роль, которую в поздний советский период внезапно получила историческая география. В-четвёртых, отдельные этнические группы для своего хорошего самочувствия нуждаются в своих собственных героях, боровшихся за свободу или сопротивлявшихся захватчикам. Тут я могу сослаться на исследование, которое провёл несколько лет назад. Речь идёт о фигурах Пуреша и Пургаса у мордвы. Это деятели домонгольского времени, о которых в летописи буквально две-три фразы. Но это породило за последние 70 лет огромное число публикаций в мордовской историографии. Причём в разные периоды эти фигуры очень интересно переосмысливались. Они наделялись то одними атрибутами, то другими. В общем, это очень увлекательная и поучительная история.