Фальсификация исторических источников и конструирование этнократических мифов

Заключения подобного рода — не что иное, как завуалированная подделка. Её изготовитель-эксперт может быть, повторю, вполне невинной жертвой, поскольку его могут просто не знакомить с контекстом, тем паче — с его проблемами. Но такие программы, как экспертизы в Андрониковом монастыре и определение останков, найденных в Костромской области (описано в настоящем сборнике), ясно показывают, что многие эксперты, стремясь связать своё имя с легендарным героем прошлого, внутренне готовы на определённые уступки (чтобы не сказать больше). Они не только идут на поводу у заказчиков, но и сами предлагают возможные пути решения их «проблем». Это уже общая этическая проблема современной науки, равно затрагивающая все её цеха. Не то чтобы таких подтасовщиков не было среди археологов — но тут мы пока обладаем возможностями проверки и можем разобраться в нарушениях, опираясь на понятие «гамбургский счёт», научную репутацию исследователя. С естественниками же дело сложнее. Думаю, следует прибегнуть к разработке обязательных процедур для привлечения их к археологическим экспертизам, в противном случае нам придётся иметь дело с достаточно многочисленными случаями забегания с выводами вперёд археологов. Выделение естественнонаучных экспертиз в отдельный, не связанный с анализом археологического контекста процесс явно вредит объективности анализа.

Вернемся к проблеме готовности общества «впитывать» фальсификаты и конструкты. По-видимому, дело здесь не только в мифологичноcти сознания, в коллективном бессознательном, но и в прямом заказе, обычно комплексном (религиозно-фундаменталистско-националистическом, политическом и, мельче, административном). Спектр задач для ангажемента широк: от историчности Писания и даже косвенного доказательства бытия Божия до обоснования той или иной корпорацией (включая нацию) своих «прав на прошлое». В нижней части регистра — простейшие задачи управления: например, местные «промоутеры» часто заказывают «хронологические» кампании, для которых требуется звучная дата, звучное имя или событие. Стоит упомянуть, например, о неофициально пока звучащем заказе на обретение и перенос в Москву останков её основателя — князя Юрия Долгорукого, погребённого в Киеве, в монастыре Спаса на Берестове. Чтобы избежать очередной кампании в прессе и необоснованных заключений по этому поводу, есть единственный путь — публиковать объективно имеющиеся материалы с взвешенными комментариями, где будет строже, чем обычно, дозирована доля гипотез[78].

Ясно, что чем больше подлинных, проверенных материалов, тем лучше.

Но это, конечно, не панацея: одна из коренных проблем, которую мы наблюдаем в России, — отсутствие самой потребности различать подлинное и неподлинное или, по крайней мере, усиленное размывание этой потребности. И градоправители, и обыватели наши издавна убеждены, что можно снести древнее здание и построить его снова, сделав даже ещё лучше (если можно так выразиться — ещё древнее). Это своего рода национально-административный постмодернизм, деконструкция самой идеи подлинности как неконструктивной и досадной помехи. Но даже когда речь не идёт о предметной подделке, фальсификация часто осуществляется на пути заказной интерпретации или специально направленного, избирательного поиска (например, выборочные вскрытия одного погребения вместо тотального изучения участка, постоянно практикуемые при заказном поиске останков).

Понятно, что примеры «конструирования прошлого» встречают мало критики в фундаментальной науке — они слишком многочисленны, чтобы реагировать на все. Арена административных забав, апеллирующих в том числе к неконтролируемой разумом народной потребности в мифе, лежит как бы за забором от академических аудиторий. Однако наше молчание отчасти санкционирует юбилейные кампании, псевдореставрации, имитации исследований, число которых быстро нарастает в последние 10–15 лет и которые затрагивают даже столь болезненные для памяти нации события, как гибель членов царской семьи (многолетние усилия по обнаружению их останков и признанию подлинности уже обнаруженных проходят без руководства со стороны археологических структур, чего следовало бы ожидать). Обществу это явно опасно, а науке — противопоказано: совершенно очевидно, что проявляемая наукой «гибкость» — один из корней паранаучных явлений (типа «новой хронологии»). Можно ли извлечь из «заказа» хотя бы частичную пользу? Ведь, как ни говори, а за ангажементом стоит потребность общества в нашей науке, пусть зачастую ложно понимаемая? Следует хорошо подумать.

* * *