Фальсификация исторических источников и конструирование этнократических мифов

К Повести временных лет автор обращается, однако и здесь нет анализа полной выборки упоминаний варягов (единственно возможный метод в современном исследовании)[105]: цитируются в качестве аргумента отдельные пассажи, время происхождения которых, их источник, место в структуре произведения никогда не оговариваются. А ведь Повесть временных лет — крайне сложный по своему происхождению и составу памятник. Однако автор полностью игнорирует источниковедческие исследования Повести[106], в результате чего глава открывается утверждением, что «сводчики [!] ПВЛ» трудились «над нею со второй половины X до начала XII века»[107] со ссылкой на соображение А. Г. Кузьмина, которое не было поддержано никем из летописеведов и уже поэтому требовало бы дополнительной аргументации. Вводная часть ПВЛ почему-то относится автором к концу X же века, хотя её позднее происхождение не вызывает сомнений ни у кого из специалистов — другой вопрос, когда именно она была составлена: в конце XI или начале XII столетия, что интенсивно обсуждается в последние годы.

Впрочем, ПВЛ не занимает у Фомина большого места — ей посвящено всего две страницы. Важнейший и главный источник сведений о Руси IX–XI вв. для автора — это сочинения по преимуществу XVI–XVII вв. (например, «Хронограф» С. Кубасова (1626), Белоцерковский универсал Богдана Хмельницкого (1648), вплоть до «Синопсиса» И. Гизеля 1674 г.), в порядке исключения — XV в. Вот здесь-то автор и находит главные аргументы своей концепции. Недоумевающий читатель может вполне логично спросить, каким образом писатели даже и XV, не говоря уж о XVII столетии, могли больше и точнее знать о событиях X в., чем современники событий или их ближайшие потомки?[108] У них были ранние источники? Какие? Ответ прост: «традиция, освящённая временем и имевшая широкое распространение»[109] — понятно? А ведь в профессиональном исследовании историк обязан сначала аргументированно обосновать существование такой традиции, а уже потом апеллировать к ней.

Итак, у современных антинорманистов анализ полного корпуса древнейших свидетельств заменяется цитированием некоторых мест весьма ограниченного числа ранних текстов, тогда как поздние, вторичные источники априорно принимаются за достоверные. Впрочем, антинорманисты во все времена не отягощали себя сложными источниковедческими объяснениями[110]. Написано, например, у Сигизмунда Герберштейна (первая половина XVI в.), что варяги — это вагры, вот и хорошо[111]. Ровно то, что требуется поборнику балтийского происхождения варягов. Откуда и почему возникло это представление (кстати, опирающееся на народную этимологию) — обсуждению не подлежит, ибо сразу стала бы понятна «книжная», возникшая в рамках европейских историографических концепций эпохи Ренессанса подоплёка сей легенды. Впрочем, и учёное, и позднее происхождение легенд, например «августианской» (как её называет Фомин) в «Сказании о князьях владимирских», не смущает антинорманистов: «имеются факты, подтверждающие это мнение» (о древности представлений о происхождении Рюрика из балтийских славян)[112] — вот и вся недолга. Фактом же — единственным! — оказывается появление легенды о Гостомысле в летописных сводах конца XV в. Но хорошо бы сначала доказать, что а) легенда о Гостомысле архаична (в чём высказывались большие сомнения), б) изначально была связана с легендой о призвании Рюрика и в) если соединение двух легенд произошло позже, то когда и почему.

В. В. Фомин убедительно показывает, что в XVI–XVII вв. в определённой части отечественной и европейской историографии существовало представление о происхождении Рюрика (и варягов) от рода Августа через его потомка Пруса (основано на созвучии рус — прус), переселившегося на Балтику, что, впрочем, не является открытием В. В. Фомина[113]. Анализ происхождения и бытования этой легенды полезен для характеристики исторической мысли того времени, но никоим образом не может пролить свет на историю IX–XI столетий. Использование сочинений Нового времени в качестве основополагающих источников для реконструкции событий пятисотлетней давности мало чем отличается в методологическом отношении от наивного представления Т. Хейердала (не имевшего, заметим, исторического образования в отличие от современных антинорманистов) о достоверности учёной легенды об азиатской прародине скандинавов.

Таким образом, наши антинорманисты — в традициях, существовавших до возникновения научного источниковедения в конце XVIII в., — проявляют достойное средневекового хрониста доверие к источникам[114], но почему-то только к поздним…

Не лучше обстоит дело у антинорманистов и с системой аргументации. Фактически в их работах присутствуют четыре основные группы доказательств.