Фамильная честь Вустеров

     – Спасает, да  еще  как. Начальство о нем  самого  высокого мнения. Не сегодня-завтра он  получит приход,  и тогда уж за ним  никто не угонится. Он непременно станет епископом, вот увидите.

     Радость от того, что нашелся потерянный  друг,  начала  гаснуть.  Мысли обратились к делам практическим. Под ложечкой тоскливо засосало.

     Сейчас объясню почему.  Стиффи  может сколько угодно восхищаться, какой виртуоз наш  Гарольд по части  разных каверз  и проделок, но  она-то его  не знает, а я  знаю.  Я  был  рядом  с  Гарольдом  Пинкером  в  те  годы, когда формируется  характер  человека,  и  мне  отлично  известно,  что  он  собой представляет –  эдакий здоровенный увалень, напоминает щенка ньюфаундленда: энтузиазм  бьет  через край,  за  все  берется  с  величайшим  рвением, душу вкладывает без остатка, и никогда ничего путного из его стараний не выходит, потому  что,  если  есть хоть малейший шанс погубить дело и сесть в лужу, он его ни за что не упустит. А если ему  поручить  такое  тонкое  и  деликатное задание,  как  кража каски у полицейского  Оутса...  Кровь застыла у меня  в жилах. Крах, всему конец, неминуемая катастрофа!

     Мне вспомнился Пинкер  в студенческие времена. Сложен почти как Родерик Спод, играл в  команде  регби не только Кембриджского  университета,  но и в сборной Англии, и что касается искусства швырнуть противника  в грязную лужу и сплясать  у  него  на  плечах в подбитых железом бутсах, – тут он не знал себе равных.  Напади на меня разъяренный бык, я разу же вспомнил бы о нем – лучшего  спасителя  просто не найти. Окажись  я  по воле злой случайности  в одной из  подземных камер службы безопасности, я стал  бы молиться, чтобы ко мне на помощь спустился по трубе его преподобие Гарольд Пинкер, только он, и никто другой.

     Однако  чтобы  умыкнуть  у  полицейского каску, одних  только  стальных мускулов мало. Здесь требуется ловкость рук.

     – Епископом станет, говорите? –  хмыкнул  я. – Если он попадется  на краже касок у собственной паствы, не видать ему епископского сана  как своих ушей.

     – Он не попадется.

     – Попадется, еще  как  попадется. В  alma  mater он всегда  попадался. Действовать продуманно и осторожно он не способен. Так что, Стиффи, выкиньте вашу затею из головы и забудьте о ней навсегда.

     – Ни за что!

     – Стиффи!

     – И  не спорьте: я не отступлюсь.

     Отступился  я. Зачем попусту тратить время, отговаривая ее от ребяческой  глупости.  Судя по всему, она такая  же упрямая, как Роберта Уикем – та однажды вынудила меня войти  с  ней ночью в спальню к одному джентльмену, который гостил вместе с нами в загородном доме у друзей, и проткнуть его грелку шилом, насаженным на конец трости.

     – Делайте  что  хотите,  –  махнул рукой  я.  – Только,  пожалуйста, втолкуйте ему,  что, когда хочешь сорвать  с полицейского каску,  ее сначала нужно столкнуть со лба на физиономию, а потом дернуть вниз, это очень важно, иначе ремень  зацепится за подбородок. Я в  свое время  упустил из виду  эту тонкость  и  потому  так  опозорился  на  Лестер-сквер.  Ремешок  зацепился, полицейский извернулся и хвать меня в  охапку, не успел я и глазом моргнуть, как сижу на  скамье  подсудимых и говорю вашему  дядюшке:  "Да, ваша честь", "Нет, ваша честь".

     И я погрузился в задумчивость, представляя картины печального будущего, которое ждет моего  друга  и  однокашника. Я не малодушен,  нет,  но  сейчас подумал, что  зря, пожалуй, так резко отвергал попытки  Дживса увезти меня в кругосветное плавание. Как  ни ругают подобные путешествия – и теснотища-то на  теплоходе,  и  рискуешь  оказаться  в  обществе  непрошибаемых  зануд, и тоска-то смертная:  изволь тащиться глядеть на Тадж-Махал, –  но там вы, по крайней мере, избавлены от душевных  терзаний,  вам  не приходится смотреть, как доверчивые священники попадают в руки правосудия, воруя головные уборы у своих прихожан, и  тем  самым губят свою карьеру  и  лишаются надежды занять место  среди  высших  иерархов  церкви,  которое  должно принадлежать им  по достоинству.

     Я вздохнул и обратился к Стиффи:

     –  Стало  быть, вы с Пинкером  помолвлены.  Почему вы мне не  сказали, когда обедали у меня?

     – Тогда  мы еще не были помолвлены.  Ах, Берти,  я так счастлива,  так счастлива!  Вернее,  буду счастлива,  если  нам  удастся  уговорить  дядюшку Уоткина благословить нас.

     – Ах да, вы вроде говорили, что его надо  умаслить.  Что  вы  имели  в виду?

     – Именно  это  и  я хочу  обсудить  с  вами.  Помните,  я  написала  в телеграмме, что рассчитываю на вашу помощь?

     Я отшатнулся. В душе зашевелилось  очень  неприятное  подозрение.  Я-то ведь об ее телеграмме и думать забыл.

     – Знаете,  это  совершенный пустяк.

    Так  я  и поверил. Если эта  особа считает, что священнику  пристало красть у  полицейских каски, то  какое  же непотребство она  измыслила для меня? Нет,  надо пресечь ее  поползновения в самом зародыше.

     – Пустяк,  говорите?  Однако  на  мое  участие  в  этом  "пустяке"  не рассчитывайте, мой отказ окончателен и обжалованию не подлежит.

     – Струсили!

     – Считайте, что струсил, мне плевать.