Фамильная честь Вустеров

     – Ну  да, само собой разумеется. – До  чего здравые речи, любо-дорого слушать.  Ее  сердце   принадлежит  другому  –  расчудесно!  Никто  не  мог обрадоваться этому признанию  больше, чем Бертрам Вустер. Суть заключалась в том, что...  погодите,  а  может,  вовсе и не в том? – Видите ли, я получил телеграмму от  Гасси, из которой более или  менее явствовало,  что вы с  ним поссорились.

     Она посмотрела на  меня  с таким  выражением,  будто только что  решила сложнейший кроссворд, где в правом верхнем углу стоит слово "эму".

     –  Так  вот  почему вы примчались! Вы подумали, что у вас все еще есть надежда? Ах, Берти,  Берти,  как это печально... как  безумно  тяжело. – Ее глаза  затуманились  от  слез и стали  размером  с  глубокую  тарелку. – Не сердитесь на меня,  Берти, но  у вас  нет  ни малейшей  надежды. Не  стройте воздушные замки. Вы  лишь  надорвете себе сердце. Я  люблю  Огастуса. Он мой избранник.

     – Значит, вы не разорвали помолвку?

     – Конечно нет.

     – Тогда зачем он мне писал "Мы с Мадлен серьезно поссорились"?

     – Ах вот он о чем!  – И снова раскатились серебряные колокольчики. – Пустяки. Не стоящая внимания глупость, можно только посмеяться. Малюсенькое, крохотулечное недоразуменьице. Мне показалось, что  он  флиртует  с  кузиной Стефани,  и  я устроила  глупейшую  сцену  ревности.  Но  сегодня  утром все разъяснилось. Он вынимал у нее из глаза мошку.

     У  меня  было  полное  законное  право  разозлиться, ведь меня  попусту заставили тащиться черт знает в какую  даль, но я не разозлился. Наоборот, у меня от радости крылья выросли. Я уже признавался вам, что  телеграммы Гасси потрясли меня до глубины души,  я  опасался худшего. И вот теперь  прозвучал сигнал  "Отбой!",  я   наконец–то   получил  точные  правдивые  сведения  из первоисточника: у Гасси с этой кисляйкой опять все в ажуре.

     – Значит, конфликт улажен?

     – О, совершенно. Сейчас я люблю Огастуса еще сильнее, чем раньше.

     – Вот это да!

     – С каждой  минутой,  что мы  проводим  вместе, его удивительная  душа раскрывается передо мной все полнее, точно редкостный цветок!

     – Надо же!

     – Каждый день я обнаруживаю в характере этого необыкновенного человека все новые и новые грани... Вы ведь не так давно с ним виделись?

     – Да,  можно сказать, совсем недавно.  Всего лишь позавчера  вечером я устроил в его честь ужин в "Трутнях".

     – Интересно, вы заметили в нем какую–нибудь перемену?

     Я стал припоминать  позавчерашнюю попойку. Ничего особенного в Гасси не появилось, все тот же кретин с рыбьей физиономией, что и всегда.

     – Перемену? Нет, вроде бы не  заметил.

     Конечно, во время этого ужина у меня не было возможности внимательно наблюдать за ним да еще  подвергать все его действия всестороннему анализу, как это принято называть. Сидел он рядом со  мной,  мы  болтали  о  разных разностях,  но  ведь  вы  понимаете, когда выступаешь в роли  хозяина, приходится без конца отвлекаться: следишь, чтобы официанты  вовремя  подавали  и  наливали,  чтобы  все  гости  участвовали в разговоре...  чтобы  Китекэт  Поттер-Перебрайт   не   передразнивал  Беатрис Лилли...  словом,  сотня обязанностей. Так что  я  не углядел в нашем  друге ничего необычного. Собственно, о какой перемене вы говорили?

     – О перемене  к  лучшему, если  только  совершенство  может стать  еще совершенней.  Вам  никогда не казалось, Берти,  что  если у Огастуса и  есть крошечный недостаток, так это некоторая застенчивость?

     Я понял, о чем она.

     – А, да, конечно, вы безусловно правы. – Мне вспомнилось, как однажды обозвал его Дживс. – Мимоза стыдливая, верно?

     – Именно. Берти, а вы, оказывается, знаете Шелли.

     – Вы так думаете?

     – Гасси всегда представлялся мне нежным цветком, которому не выдержать суровых бурь жизни.  Но  с недавнего времени –  это  началось неделю назад, если  быть  точной,  –  он  начал  проявлять, наряду  со  свойственной  ему восхитительной романтической мечтательностью, силу характера, о  которой я и не подозревала. Мне кажется, он совершенно утратил свою робость.

     – Да, черт возьми, вы правы,  – подтвердил я, наконец вспомнив. – На этом ужине он произнес спич, да еще какой! И главное...

     Я  прикусил  язык.  А  ведь  чуть  не  ляпнул,  что  Гасси  пил  только апельсиновый сок и был трезв как стеклышко, не то что тогда в Снодсбери, где он вручал  призы школьникам пьяный в стельку: к  счастью, я вовремя смекнул, что эти подробности сейчас неуместны.  Естественно,  ей  хочется забыть, как опозорился ее возлюбленный на церемонии.

     – А нынче утром, – продолжала она, – он очень резко ответил Родерику Споду.

     – Неужто?

     – Серьезно. Они о чем–то заспорили, и Огастус посоветовал ему спустить свою голову в унитаз.

     – Кто бы мог подумать!

     Ну конечно, я ей не поверил. Ха, сказать такое Родерику Споду! Да в его присутствии, будь он тих как ягненок, даже боксер, допускающий любые приемы, оробеет и не сможет отлепить языка от гортани. Нет, она все выдумала.