Фамильное серебро

Ему помогают в работе учитель пишпекской школы садоводства Хусаин Берденов и переводчик уездного правления Мамбеталы Муратулин. Он пишет много, печатаясь то в «Этнографическом обозрении», то в «Памятной книжке и адрес-календаре Семиречен-ской области», а то и просто в газетах, в тех же «Туркестанских ведомостях». Однако его постоянно одолевают сомнения, ему все кажется, что делает он мало, делает слабо, да и как делать хорошо, если следить за литературой нет никакой возможности, если общение с коллегами осуществимо только в письмах, если все приходится делать на свой страх и риск, при всяком случае опасаясь изобрести давно изобретенный велосипед. «Одно только скажу — что собранный мной материал слишком мал, более энергичный исследователь соберет в этом направлении обильную жатву. По отсутствию у меня надлежащих источников, я не смогу также сделать никаких сравнений и сопоставлений, почему и представляю его в таком сыром виде».

Неужели они правы?

Однако «представлять материал в таком сыром виде» едва ли его удел; такое, может, и было во времена первых заметок, но теперь не мыслить, не приподняться над фактом, чтобы увидеть его масштаб и его место в логической цепи истории, он уже не может. В толще, в напластованиях обрядов, верований острому взгляду аналитика открываются два резко отличных слоя — остатки старинной языческой религии, особенно интересующей его, и пришлое, наносное, совсем недавнее — в лице мусульманства. Поярков с любопытством убеждается в том, что до прихода русских «киргизы считали удобным обходиться без учения Магомета», что, несмотря на самые благоприятные условия во времена кокандского владычества, проповедники из Коканда и Бухары так и не смогли приучить вольного киргиза к корану, а его жену — к парандже, сделать их истинными, благоверными мусульманами.

Что могла киргизская беднота получить от мусульманских проповедников? К каким вершинам ученой мысли, к каким взлетам человеческого духа повели бы свою вновь приобретенную паству благообразные старцы в белых чалмах? «Той истинной науки, в широком значении этого слова, носителями которой были когда-то арабы, не было и следа, вся же ученость и образованность ограничивалась только дословным заучиванием нескольких молитв из корана и кое-каких изречений из мусульманских писателей, и на приобретение этих жалких сведений уходили многие годы!». Среднеазиатским народам учение Магомета обошлось в целые столетия полного духовного рабства и застоя, что самым решительным образом сказалось во всех областях жизнедеятельности общества и человека. «Мусульманство с его деспотическим учением о предопределении только еще больше парализовало духовные силы народов, убило в них всякое проявление свободной деятельности духа и мысли… С трудом верилось, что когда-то здесь процветали роскошные и блестящие города, мало чем уступавшие нынешним европейским…»

Но как это все-таки произошло? В чем причина столь разительного оскудения? Бесконечные междоусобные войны? Нашествия кочевников? Деспотизм правителей, трон каждого из которых «состоял из груды человеческих тел, связанных цементом из крови и слез»? Безусловно, и в этом тоже. Но главную роль Поярков отводит все-таки исламу, хотя тот и был «самым верным авангардом цивилизации в течение 5–6 столетий». Но вот свободные научные исследования сменились религиозными догмами, научные дискуссии — борьбой за безусловное и всеобщее подчинение господствующему вероучению, явились в своих верных одеждах фанатизм, нетерпимость, и вот ислам «стал преследовать не только все то, что носило печать иноземного и неверного, но одинаково он уничтожал и искоренял в своих верных поклонниках всякое проявление свободной мысли и духа и с такою же жестокостью подавлял в них малейшее проявление научного исследования, строго заключив жизнь своих последователей в узкие, чисто формальные и обрядовые рамки…»

Теперь бухарские, ферганские проповедники с их «враждебным» неприятием всего того, что «не есть мусульманское», замелькали и на киргизских кочевьях. И это не могло не тревожить Пояркова, уж он-то знал, какие семена посеют эти миссионеры от Магомета. Раз за разом врач Поярков обращает внимание читающей публики на отрицательные последствия подобной пропаганды, предлагая предпринять самые незамедлительные и действенные меры. Такие меры он видел в повсеместном развитии народного образования, предлагая «не откладывая далеко, в самых глухих местах завести русско-киргизские школы, обставить их по возможности хорошими пособиями и послать туда русских учителей, обеспечив последних вполне содержанием, чтобы в эти школы могли пойти лучшие силы».