Фамильное серебро

Тем большее внимание привлекает внимание Пояркова фигура Биян-Ху — народного дунганского вождя, голову которого китайцы оценили в двести тысяч лан. Живого или мертвого! Невостребованными остались эти четыреста тысяч серебряных рублей, хотя и многие годы после его смерти китайские лазутчики рыскали по чуйским берегам в поисках могилы Биян-Ху. До сих пор неизвестно, где погребен Биян-Ху своими ближайшими сподвижниками. Неизвестно, где похоронен, неизвестно, где рожден. Совсем как у «всякого легендарного героя древности»! Даже ближайшие родственники, даже родной сын Биян-Ху не могли дать Пояркову однозначных сведений о детстве и юности этого выдающегося человека. По одним сведениям, он родом из Пекина, по другим — из маленькой деревушки в провинции Синаньфу, по третьим — из города Чангу-Сян, в котором отец Биян-Ху был городским старостой. Биян-Ху очень дорожил доставшейся ему от отца большой библиотекой китайских и мусульманских книг, которую, по рассказам очевидцев, он привез с собой в пределы России. Поярков настойчиво пытается отыскать хотя бы следы этой библиотеки, тем более, что среди книг находились и записки самого Биян-Ху о дунганском восстании, но ничего не находит, кроме опять-таки устных подтверждений, что такая библиотека действительно была. Где она теперь, библиотека Биян-Ху?

Это был среднего роста, но атлетического телосложения и незаурядного мужества человек, который привык первым лезть по штурмовым лестницам на стены вражеских крепостей и последним покидать поле битвы, продолжая вести бой даже будучи раненым. У Биян-Ху насчитывалось более двадцати ран. Девять или десять сабельных шрамов вдоль и поперек пересекали его лицо. Но он был неукротим, властен и великодушен, бескорыстен и самоотвержен. Там, где был Биян-Ху, была победа, и неудивительно, что со временем разрозненные отряды повстанцев встали под его знамя, а сам он превращается в народного героя, которого дунгане «любят и боготворят, хотя в то же время и боятся». Его и ненавидят. Еще более ожесточенно, чем во вражеском лагере. Но и эти, мелкие дунганские предводители, которых затмила слава и известность Биян-Ху, не могли не отдать должное его уму и таланту, и Поярков извлек немало полезного из бесед с такими соперниками Биян-Ху, чтобы составить о нем более полное представление.

В Нарыне дунгане пробыли недолго. Небольшое укрепление не могло, конечно, ни вместить, ни прокормить такую массу людей, а тут пришло предписание следовать в Токмак. Нарынским обывателям — военным чинам, служащим, торговцам — о нежданном появлении дунган теперь напоминали лишь обглоданные стволы деревьев (кора пошла в пищу) да всяческие дорогие вещицы, выменянные подчас за кусок хлеба. Обыватель! Нет, он не упустит случая «зашибить себе лишний грош, нисколько не смущаясь и не рассуждая о том, каким путем они добыли его…» А для беженцев, но теперь уже граждан России, поскольку в Нарыне они приняли русское подданство, все началось сначала. Ни одной почтовой станции, ни одного селения до самого Иссык-Куля, а это более ста шестидесяти верст. Дороги в то время не было — только вьючная тропа, перекрытая обильным снегом и лавинами. На перевале Долон — буран. Но трупы погибших теперь оставались не только на его кручах, высотой в 10 тысяч футов, но и в Боомском ущелье, и в самой Чуйской долине, подчас — под окнами почтовых станций. В ту пору между Кутемалды (ныне г. Рыбачье) и Токмаком было три-четыре почтовых станции, и Поярков понимал, что люди, жившие на станциях, при всем желании не могли хоть как-то облегчить участь нескольких тысяч беженцев, хоть что-то сделать для них. Не могли? Да они и не хотели! Они были совершенно спокойны, эти «сытые и в довольстве живущие люди»!

Биян-Ху прибыл в Токмак на несколько часов раньше, чем все другие беженцы. Он явился к уездному начальнику в ярко-желтой курме, уверенный и решительный, сохраняя чувство собственного достоинства даже в таком бедственном положении. Тотчас были посланы телеги с хлебом и порожние подводы — подбирать обессилевших, стали приниматься и другие меры. Но пока суд да дело, началось то, что было уже в Нарыне. За несколько лепешек — шелковый халат. За меру муки — серебряный браслет. Хлеб, с которым буквально час-другой назад не знали, что делать, сразу подскочил в цене, с 7-11 копеек до 2–3 рублей за пуд. «Больно и тяжело об этом говорить, но по долгу беспристрастного бытописателя хроники, справедливость требует сказать, что и небольшой кружок «интеллигентных» лиц, живших в то время в Токмаке, также заразился охватившим всех позорным настроением и все увлеклись жаждой быстрой и легкой наживы, за исключением, быть может, одного-двух человек. О мелких же чиновниках и говорить нечего…»

Характерна переписка, состоявшаяся в то время между «первым лицом» Семиречья, генералом Г. А. Колпаковским и карателями, преследовавшими дунганских беженцев во главе с Биян-Ху.