Фамильное серебро

Да и все прочие беды приходят к человеку от нечистой силы. А ее возглавляет Арман, или Эблис, если следовать корану. А есть еще Азазиль. Он равен по рангу Эблису. Но если Эблис правит сухопутной нечистой силой, то Азазиль царит на воде. Когда рождается ребенок, в юрте ярко разводят огонь, никто не спит, все настороже, чтобы к младенцу не подкрался Эблис. Если роженице плохо, если она впадает в обморок — значит, ее душит Албоста, злой дух рожениц, высокая страшная женщина с громадной головой, грудями до колен, космами до земли и закручивающимися когтями. Когда приходит Албоста, роженицу нужно бить по щекам. А если Албоста не испугается — то и камчой. Нужно вбить в землю четыре шеста, привязать к ним руки и ноги больной, нужно громко кричать, бегать вокруг, стрелять из ружей, стучать посудой, бить в барабан, может, тогда Албоста испугается и уйдет. Но ни в коем случае не давать женщине воды, как бы она ни просила: Албосте лучше, если будет вода.

«К счастью, это одно из немногих мрачных верований», — тут же замечает Поярков. Но и в нем он видит не объект для критики или предлог для высказывания высокоученых сентенций о вреде языческих верований, он видит в нем лишь крик о помощи, на который невозможно не откликнуться. Но теперь он не только врач. Он — публицист! При каждом удобном случае, в самых, казалось бы, этнографического толка статьях он вновь и вновь пишет о крайней безотлагательности устройства новых врачебных пунктов, «чтобы медицинская помощь, столь необходимая населению, не была одной фикцией».

А пока она — фикция. Ибо существует и пышно расцветает «чечек», желтый цветок, как киргизы называют оспу. Что может противопоставить знахарь этой страшной болезни? Больному дают воду, буквально опаивая его, делают «тлеу» — жертвоприношения. Больного изолируют. Его оставляют в драной юрте, которую уже не жалко, к нему приставляют отжившую свое старуху, которая всем в тягость. И кочевье снимается с места. Пищу, конечно, привозят. Ее привязывают к длинной палке и, не сходя с лошади, просовывают в юрту, в одну из дыр. «Как свидетель скажу только, — пишет Поярков, — что трудно передать словами то поистине ужасное положение, в котором находятся имевшие несчастье заболеть страшным «желтым цветком», а между тем заболевания эти среди кочевников с некоторого времени стали так часты и обыденны, что как будто это так и должно быть». Но этого быть не должно, это преступление, бесчестье. Поярков настоятельно призывает власти «не стесняясь никакими средствами и расходами», провести противооспенные прививки» не на одной только бумаге, но и на самом деле». Он, как всегда, прямолинеен в своих суждениях. Чем скорее власти предпримут меры по ликвидации «цветка», тем скорее «мы смоем с себя тот позор, допустивши его так беспрепятственно развиться и расти и так много поэтому уносить человеческих жертв, ни в чем не повинных». Он призывает администрацию края к самому серьезному изучению духовной жизни, культуры, быта коренных жителей, ибо только тогда можно «понять и удовлетворить их нужды, и скорее прийти к ним на помощь».

«Залог благоденствия и процветания края» Поярков видел в «просвещении для широких масс местного населения и в изучении их самих». Теперь мы знаем, что стало и есть истинным залогом истинного благоденствия и процветания края, свидетелями, соучастниками чего мы являемся, Но уже в книге «Последний эпизод дунганского восстания», изданной в Верном в 1901 году, Федор Поярков пророчески писал о том недалеком времени, когда «вековые среднеазиатские степи и пустыни оживут и покроются цветущими городами и селеньями, и где прежде широкой волной беспричинно проливалась человеческая кровь, здесь будут дружно трудиться и работать люди без различия их звания и народности, кто к которой принадлежит, но воодушевленные чистой любовью к правде и ближнему и вооруженные лишь одними, мирными научными средствами и пособиями, и все сойдутся во взаимном братском доверии друг к другу».

Правда и справедливость!