Фамильные ценности

Придуманная им декорация была выполнена из металлических балок в конструктивистском стиле, совершенно несвойственном живописному стилю отца. Позднее, когда Захаров станет художественным руководителем театра Ленинского комсомола, главным художником он назначит талантливого одессита Олега Шейнциса, также выпускника постановочного факультета Школы-студии МХАТ. В тот год, когда я поступал, Шейнцис учился на последнем курсе. Его дипломной работой был спектакль “Пятая колонна” по драме Хемингуэя. Декорацию Олег Шейнцис выполнил в виде витражных окон наподобие витражей Гауди в Барселоне. Эти окна, расположенные торцом к зрительному залу, при движении создавали невероятную игру света и зрительно меняли пространство. Для “Пятой колонны” и для спектакля “Деньги для Марии” Шейнцис доверил мне подбор реквизита, который следовало выставить в форме натюрморта. А так как я всю жизнь обожал создавать натюрморты из старинных вещей, то с большим энтузиазмом ухватился за возможность помочь без пяти минут дипломированному театральному художнику.

Возвращаясь к ближнему кругу нашей семьи, невозможно не упомянуть имена двух замечательных художников – Веры Ипполитовны Араловой и Ефима Бенционовича Ладыженского. Оба учились на одном курсе с папой в Художественном училище памяти восстания 1905 года в мастерской Евгения Николаевича Якуба и пронесли дружбу через всю жизнь – кому сколько было отмерено. Фима Ладыженский, приехавший в Москву из Одессы, был очень талантливым и плодовитым художником, написал множество театральных эскизов и иллюстраций к произведениям Исаака Бабеля, замечательно работал в графике. В конце 1970-х годов Ладыженский эмигрировал в Израиль. Комиссия по вывозу художественных произведений позволила ему забрать из Советского Союза лишь малую часть собственных картин. Тогда Ефим Бенционович перед самым отъездом в Иерусалим собственными руками уничтожил более двух тысяч своих работ – акварелей, рисунков, темпер. В 1982 году Ладыженский покончил жизнь самоубийством. Так в СССР ценили культуру и искусство!

Их с папой однокурсница Вера Ипполитовна Аралова прожила очень насыщенную и яркую жизнь. В 1930-е годы она, дочь разведчика Первой конной армии Буденного, вышла замуж за афроамериканца Ллойда Паттерсона, который на Всесоюзном радио работал диктором иностранного вещания. Через год после свадьбы у них появился первенец – мальчик Джим, снявшийся в младенчестве в фильме “Цирк” с Любовью Орловой. Именно ему герои картины пели знаменитую колыбельную.

Спят медведи и слоны,
Дяди спят и тети.
Все вокруг спать должны,
Но не на работе.

Позже в семье Паттерсонов появились еще два мальчика – Том и Ллойд. При этом семейная жизнь не помешала Вере Ипполитовне заниматься любимым делом: она писала картины, оформляла спектакли, рисовала эскизы… Аралова стала одним из первых в СССР художников-модельеров и поступила на работу в только что открывшийся на Кузнецком Мосту Общесоюзный Дом моделей. Как позднее уверяла меня Вера Ипполитовна, именно она ввела в моду высокие сапоги, что, разумеется, было выдумкой. Возможно, в СССР в 1955 году высокие сапоги и стали новинкой, но в Париже их носили с 1925 года, и в моду их ввели русские эмигранты. Вера Аралова путешествовала и в Индию и с тактом вносила индийские нотки в свои творения в ОДМО.

Но в жизни Аралова была женщиной крайне резкой в суждениях, очень экспансивной и строгой. Работая в Московском Союзе художников, она уйму времени потратила на дрязги и интриги. Несмотря на то что мой папа очень с ней дружил, часто дома жаловался:

– Боже мой, что творится в МОСХе! Верка опять ссорится с Риткой Мукасеевой.

Вера Аралова с этой самой Ритой Мукосеевой, также художником по костюмам, почему-то видеть друг друга не могли. Споры, дележки, интриги… У папы волосы на голове вставали дыбом.

После распада СССР старший сын Веры Ипполитовны, тот самый Джим из фильма “Цирк”, нашел в США родственников своего отца. В Москве он оставил жену Ирину и вместе с престарелой мамой уехал в Америку, где блестяще выучил английский язык и даже стал поэтом. Живя в Париже, я иногда позванивал Вере Ипполитовне. Помню, как-то она просила:

– Ну что, ты процветаешь?

Я ответил:

– Не жалуюсь.

– Ну, давай-давай, процветай. А мы в Вашингтоне живем.

После отъезда Ладыженского в Израиль и Араловой в США у отца не осталось друзей юности, кроме искусствоведа Нисс Пекаревой-Гольдман, жившей с нами в одном дворе. Ее мать, скульптор Нина Ильинична Нисс-Гольдман, стала героиней повести Дины Рубиной “На Верхней Масловке”.

У отца был хороший приятель, скульптор-монументалист Олег Комов, который, впрочем, был на двадцать лет младше папы. Встретив меня однажды, Олег Константинович попросил приехать к нему в мастерскую. Мастерская находилась где-то на окраине Москвы, и я, не горя желанием тащиться в такую даль, спросил:

– А зачем?

– Я начинаю работу над памятником Пушкину, ты будешь мне позировать!

– Я? Позировать для памятника Пушкину? Мы ведь совсем не похожи!