Фамильные ценности

И это были джазмены? Музыканты, чьё искусство казалось ей недосягаемым?! Глаза бы Зои на них не смотрели! И на всю эту пьяную публику заодно! А она-то в кои веки собиралась на настоящую вечеринку – в чёрном платье с ажурными рукавами, при полном макияже… Даже не поздравила маму с дядей Гришей! Не дождалась даже, пока Пашка убежит к друзьям! Мчалась, летела, как восьмиклассница на дискотеку… И вот теперь даже сесть ей, кажется, некуда!

Жека за спинами музыкантов делала ей какие-то знаки. Зоя кивнула ей и как могла постаралась улыбнуться.

– Сюда, сю-у-у-да-а-а! Здесь у нас столик для почётных гостей, – ухватив красной варежкой за локоть, Флух повлёк её вперёд, но вдруг остановился и хлопнул себя варежкой по лбу. – Хотя какие же гости… Друзья! Дамы и господа! Позвольте представить вам лауреата… э-э… двух международных конкурсов!

Дальше Зоя слышала смутно. Наверное, сработала защитная реакция организма, и барабанные перепонки утратили чувствительность. А может, мозг отказался принимать их сигналы. Отвесив «дамам и господам» какое-то подобие полупоклона, она протиснулась к почётному столику и опустилась на стул. В тот же момент барабанные перепонки, очевидно, снова настроились на обычную частоту, и до неё донеслась заключительная часть Флуховой речи:

– …возможность по достоинству оценить её искусство! Попросим!

После чего грянули аплодисменты вперемешку с пьяными выкриками.

Так закончилась последняя минута нормальной Зоиной жизни. Жизни, которая когда-то чем-то не устраивала её. А в следующую – она должна была прыгнуть вниз головой в стихию незнакомых звуков, ритмов, стилей… и всё это без единой нормальной репетиции, без понятия об импровизации… Через три такта её ожидали позор и бесчестье. «Бесчестье»… Где-то она слышала это слово. Да, эта Настина книга, которую взяла читать Люси… А надо было бы прочитать ей, Зое. Теперь уже не успеть. Теперь, сию минуту, она за какие-то грехи должна навек опозориться перед так называемыми друзьями и гостями. Вот перед этим здоровенным, толстым, бритым наголо, с такой же толстухой-женой… Перед группкой наглых мальчишек-тинэйджеров, глазеющих с зоологическим интересом… И перед девочками-официантками, и перед Жекой… И ничего сделать нельзя. А что ещё остаётся? Разреветься и убежать? Дать пощёчину Флуху и убежать? Убежать… убежать… до двери всего метров десять… если проскользнуть между теми столиками…

«Ну коне-е-е-чно! Ты же у нас любишь, чтоб всё на лоп-а-а-а-те!» – вдруг издевательски пропела Марина Львовна. И фыркнула ей в самое ухо.

Зоя вздрогнула и, неестественно выпрямившись, двинулась к музыкантам.

Ей казалось, что по щеке у неё расползается след пощёчины.

– С богом! – шепнула из-за ёлки Жека. – Ля мажор!

Борис кивнул, и лицо его стало строгим и отрешённым.

– Поехали! – сам себе скомандовал Витёк и легонько тронул свои тарелки, задавая ритм.

Зоя не знала названия этой композиции. Но она точно помнила, что когда-то слышала её и даже напевала. Темп её был энергичен, однако не суетлив. В этом темпе можно было легко шагать по городу – не на работу и не в магазин, а просто куда глаза глядят. Идти себе свободным и упругим шагом, порой притормаживая, чтобы полюбоваться старым двориком, или новенькой клумбой, или влюблённой парочкой за стеклом кафе… Почему Зоя никогда не умела погулять по городу просто так? Или умела когда-то давным-давно, во времена Марины Львовны? А потом разучилась и больше не могла поймать вот именно этот ритм: тум-м-с… ту-дум-м-с… тум-м-с… ту-дум-м-с… Ну а если бы не разучилась? Возможно, она увидела бы вокруг совсем другие вещи! Возможно, и вся её жизнь сложилась бы по-другому! Ибо под этот ритм по-другому дышалось, и думалось, и чувствовалось. И МОЖНО было всё то, что давным-давно было НЕЛЬЗЯ. Например, чувствовать себя молодой. И даже легкомысленной. И даже улыбаться беспричинно. И так же беспричинно надеяться, что всё лучшее впереди! В этой музыке продолжалась юность, и можно было запросто вступить в её поток, сбросив всё, что доселе мешало быть счастливой.

– Класс! – беззвучно вскрикнула из-за ёлки, словно из-за кулис, Жека. И вскинула два больших пальца.