Фамильные ценности, или Возврату не подлежит

Всегда ласковая, бабушка почему-то разговаривала очень сердито, как будто Аркадия сделала что-то очень плохое. Даже если это был сон, почему нельзя о нем рассказывать? Что такого? А если не сон, то почему бабушка говорит, что это все выдумки? Впрочем, взрослые ей уже объясняли, что в жизни есть много разных вещей, которые детей не касаются. Это называется «нос не дорос». Аркадия иногда трогала свой нос – растет? И докуда он должен вырасти? Вроде бы у мамы, папы или бабушки носы не такие уж большие… Но, пока нос «не дорос», его нельзя совать, куда не разрешают. Она вздохнула – все-таки взрослые очень странные люди – и уткнулась в тарелку.

Но выводы сделала. Замечая что-то, с ее точки зрения, странное в поведении окружающих, она больше ни о чем не спрашивала, а пыталась сама додуматься, разобраться, что к чему. И у нее даже получалось. Постепенно стало ясно: кроме обычной жизни – игры, прогулки, французский и английский язык, манная каша на завтрак и ненавистные белые гольфы по праздникам – есть еще одна. Спрятанная. Как тигр на картинке. У нее была книжка с такими картинками: смотришь – лес, а внимательно приглядишься, из ветвей вдруг складывается тигриная морда, хвост, лапы… Ну или не тигриная, смотря что за картинка. Вот и у взрослых так. Они почему-то боятся, что кто-нибудь «увидит тигра» вместо деревьев, которые видны сразу. И еще они почему-то боятся каких-то лагерей. Разве лагерей можно бояться? Аркадия, когда пошла в школу, ездила летом в лагерь. Лагерь назывался пионерский, но туда возили даже октябрят. Ничего, в общем, особенного. То же самое, что в детском саду, только в детском саду это называлось «на дачу».

Аркадия Васильевна, выныривая, как из ласкового зеленого моря, из детских воспоминаний, вдруг подумала: вопреки расхожей поговорке об «отдыхающей на детях» природе, отпрыскам и потомкам лихого матроса передались и его хватка, и энергия, и здравый смысл, и проницательность, и способность управлять людьми. Не руководить, а именно управлять, убеждением или иными способами подталкивая их в нужном себе направлении. В этом, если не переходить некоторых границ, нет ведь ничего дурного, тем более – унизительного. Разве унизительно, например, для жены, если муж хвалит ее стряпню? Наоборот: в следующий раз, чтобы понаслаждаться похвалой, супруга еще лучше приготовить постарается. А если глава семьи безразлично (ну как в ресторане) съедает приготовленный женой обед, в следующий раз ей и к плите-то подходить не захочется. В общем, такого рода похвала – чистой воды манипуляция. Но – и это очень важно – манипуляция, от которой никому не плохо, а всем, наоборот, приятно и хорошо. Такие «способы управления» совсем не редки, и у потомков лихого матроса способности к этому – не самому элементарному – искусству были заложены, похоже, на генетическом уровне. Все Солнцевы всегда делали очень неплохую карьеру – то в строительстве, то в торговле, то в административных органах. Но никогда – блестящую. Не зря же говорят, что лучшая работа – заместитель министра: зарплата практически та же, а ответственность – на начальстве.

Как бы по наследству передавались в клане Солнцевых и хорошие отношения с Приваловыми-Матвеевыми – так, посмеиваясь, называли обитателей замоскворецкого особнячка потомки революционного матроса.

* * *

Честолюбивый и энергичный, Михаил Николаевич Тухачевский командовал армиями, фронтами и штабом РККА, пытался проводить военные реформы, а мечтал, судя по всему, о должности Главнокомандующего Рабоче-Крестьянской Красной Армией. Иван Быстров следовал за своим начальником везде: он был рядом в Симбирске и в Челябинске, на Кавказе и на Кубани, в Польском походе и в лесах восставшей Тамбовщины, в боевых операциях и на учениях. Аркадия поначалу везде ездила вместе с мужем, ничуть не тяготясь неустроенной походной безбытностью.

Так что в особнячке между Садовым кольцом и Серпуховской заставой на какое-то время стало совсем тихо: двое пожилых уже Приваловых да двое Матвеевых, тоже не первой молодости. Как вдруг дом озарила радостная новость – тихая миловидная (словно ее не касались ни пролетающие годы, ни бытовые тяготы) Люба вновь понесла.