Фамильные ценности

Не думать! Посчитать, сколько деревьев осталось в саду… Одно, два, три, четыре… Не отвлекаться на эту женщину с кульками мусора… Хотя что-то в ней как будто знакомое…

– Зойка!

– Ма… Машка?

Но Зоя, в общем, удивилась не сильно. Наверное, запас эмоций на сегодня иссяк. Ну, стоит себе и стоит перед ней Машка. В общем, не особо изменилась. Разве что потолстела размера на три. И волосы почти совсем седые. А голос совершенно тот же, что и тридцать лет назад. И улыбается так же.

– Давно не виделись, – светски заметила Зоя. Будто вернулась летом из пионерлагеря.

И Машка отозвалась так же:

– Ну! Пошли ко мне?

И пока шли до мусорки и обратно, к дальнему Машкиному подъезду, пока поднимались по лестнице и ошеломлённо перебивали друг друга вопросами: «Так ты насовсем вернулась, что ли? А всё это время в Норильске жила?», «А ты всё так и здесь?», пока перечисляли имена и возраст детей, болячки родителей и проблемы с работой, – всё НАСТОЯЩЕЕ было забыто.

Потому что время в противовес смыслу беседы стремительно неслось вспять, возвращая две беседки во дворе, и не спиленную ещё скамейку, и пьянящий запах майской травы, на которую разрешалось лечь, подстелив байковое одеяло, и топот босых ног, и отчаянные вопли: «Стук за себя!» И всё это обступало их плотнее и плотнее, и вот уже настоящее стало будущим, – таким туманным, отдалённым, таким фантастическим…

Примерно на втором этаже они очутились в роскошном шалаше – размерами не меньше чем метр на метр. Правда, в нём невозможно было стоять, зато как удобно было сидеть на травяном полу, надёжно отгородившись от всего мира! Это было их первое СОБСТВЕННОЕ жильё – не дом, не школа! – где так сладко было делиться тайнами и угощать друг друга чудесными воображаемыми яствами на тарелках из листьев лопуха!

А на третьем поджидал знакомый зал летнего кинотеатра «Искра» – с длиннющими деревянными скамьями, с россыпью летних звёзд над головой, со щёлканьем семечек… С его экрана мерцала и манила чудесная взрослая жизнь, и каждый отбирал из неё в своё собственное будущее кому что нравилось: опасную погоню на взмыленных конях, колдовской красоты бальное платье или пламенный поцелуй сквозь финальные титры…

Так, значит, вот с кем выпало ей встретиться, чтобы забыть печали! Вот кого послала ей судьба, чтобы утешиться от обид и поделиться тайнами!

…Детство оборвалось на четвёртом, Машкином, этаже.

В ту минуту, когда из знакомой, обитой чёрным дерматином двери вместе с удушливым больничным запахом донеслось невнятное:

– Ма-а! Ма-а!

И оказалось, что то был голос тёти Инны.

Машка вернулась ухаживать за матерью.

У тёти Инны недавно был инсульт – только теперь Зоя расслышала и осознала эти слова. Пострадала левая сторона тела и частично – речь.

Зоя отшатнулась. Вместо тёти Инны, вместо красавицы Инессы за порогом стояла старуха в ночной сорочке – седая и иссохшая. Когда это Инесса успела превратиться в неё?

Старуха устремила на Зою пронзительный и страдающий взгляд, и «Здравствуйте, тётя Инна!» замерло у той на губах.

Она была уже не рада, что встретила Машку. Лучше бы она встретила её… как-нибудь в другой раз.

Впрочем, справиться с собой кое-как удалось: Зоя всё-таки поздоровалась, улыбнулась и даже поцеловала тётю Инну в увядшую (неужто её?!) щеку.

Встреча с Машкой была закончена. Она превратилась во встречу с Ужасной Старостью.

При каждом взгляде на Инессу внутри Зои что-то сжималось и как будто леденело.

– Ну, проходи, садись! Мы как раз ужинать собираемся! – как ни в чём не бывало позвала Машка. И Зоя почему-то не могла отказаться и, не без труда пристроив сумку на край дивана, заваленного какими-то тряпками, послушно села к знакомому с детства столу.

Только теперь она разглядела царящее вокруг запустение. Обои стёрлись и кое-где отклеились. Вещи словно затеяли великое переселение: часть одежды вырвалась из полуотверстого шкафа и расположилась на диване и кресле, какие-то стаканы сгрудились на подоконнике, книги же завоевали практически всё пространство комнаты, включая швейную машинку и телевизор.

– Мы с мамой, ты же помнишь, великие книгочеи, – извиняющимся тоном пояснила Машка, когда Зоя машинально всмотрелась в одну из обложек. – О’Генри вот… Вчера заметили: у него, оказывается, столько фразеологизмов!

Она оживлённо сновала туда-сюда, расставляя тарелки, подводя мать к столу и помогая ей сесть.

– О-э! – Инесса кивала в сторону миски с салатом.

– Оливье положу, положу! Но сперва таблетку… оп! – Машка ловко забросила пилюлю в приоткрытый рот, подставила чашку с водой. – А ты, Зось, почему не берёшь? Ты ж у нас, я помню, была любительница оливье!

Зоя послушно взяла вилку, но тут же отложила. Как можно было есть в этом доме детской радости, вдруг ставшем домом скорби?!

– Я же только из-за стола. От мамы! – объяснила она, старательно улыбаясь.

– Ка-а Лу-у! – пронзительно вскрикнула Инесса.

– Спрашивает – как там Люба? – перевела Машка. – Мамочка, ты кушай, кушай! Осторожно, потихонечку…

– Нормально, спасибо…