Фан-клуб

Однажды она попыталась разрешить свой внутренний конфликт с помощью чтения комментариев Луиса Стивенсона по созданию «Странного случая доктора Джекила и мистера Хайда». В своей повести он исследовал «это сильное ощущение двойственности, по временам охватывающее человека и подавляющее разум любого мыслящего существа». Это не относилось к ней напрямую, но давало ей некоторое утешение. Ведь оно соответствовало истине. Каждая личность содержит в себе «двойника», что проявляется время от времени. Но открытие этого факта не решало ее проблемы, поэтому Шэрон пыталась стать единой и неделимой личностью и почти преуспела в этом. Но здесь, в плену, она снова очутилась в конфликте сама с собой из-за необходимости выжить.

Она приняла вызов и вошла в свою труднейшую роль: сыграть личность, которой она не была, но каковой представляли ее себе и желали большинство мужчин. Вживание в эту роль дало ей убежище от унижения и тупой боли.

Но после каждого выхода в этой роли она каждый раз возвращалась к реальности своего положения, и ее боль, усиленная ненавистью, становилась невыносимой.

Этим днем она играла «Шэрон Благодарную». Очевидно, вчерашнее исполнение произвело фурор и эти ублюдки — почитатели осыпали ее дарами. После завтрака они цепочкой вошли в комнату, развязали ее, дали ей свободу в пределах спальни и ванной и провозгласили новую автономию, одновременно напомнив, что свобода ее ограничена и она все еще пленница, и подчеркнув ситуацию добавлением наружного засова на дверь, ведущую в холл.

Затем последовали материальные дары от тюремщиков: маленький телевизор от Скромняги, две стопки книг и журналов от Мечтателя, пачка печенья и пластиковая бутылка виски от Продавца.

Она сыграла благодарную, готовую услужить Маргариту Готье, блестящую куртизанку, льстиво угождающую своим любовникам.

Но после того как они ушли, оставив ее под замком, она вернулась во второе «Я», свою настоящую оболочку и оставалась там, кипя от ненависти к ним за вынужденное собственное притворство и податливость; она почувствовала облегчение, лишь обратив свою ненависть на них. Как она их ненавидела! Как презирала и мечтала отомстить каждому из них за унижения и беды, которые они на нее навлекли. Как она проклинала их за свое пресмыкательство перед ними и за то, что они ожидали от нее благодарности за избавление от пут, по-прежнему оставляя ее в клетке.

Затем она в первый раз задумалась, так ли уж прочна ее клетка. Ведь она заключена в обычную комнату, а вовсе не в забранную решетками тюремную камеру. По крайней мере, у нее была свобода движений, а значит и возможность побега. Она прошлась по комнате и внимательно осмотрела стены. Она поняла, что ей ни за что не взломать дверь, выходящую в холл. Петли были ржавыми, а засов крепким. Даже с подходящими инструментами это было бы сложно, а их не было и не будет. На полу и потолке не было ни малейших следов каких-либо люков или других отверстий. Оставались только окна, но закрывающие их доски были крепко прибиты большими гвоздями. Посмотрев в щель между двумя досками, она смутно различила металлический прут и поняла, что окна защищены вдвойне: досками изнутри и металлической решеткой снаружи.

Да, она попалась в клетку и шансов сбежать у нее было не больше, чем у зэка, запертого в одиночке тюрьмы Сан-Квентин.

Сан-Квентин? Почему она вспомнила об этой неприступной калифорнийской тюрьме?

Память не подвела ее и выдала нужную информацию.

В одном из ранних фильмов у нее была роль молодой жены, ожидающей утром у тюремных ворот освобождения мужа. Роль была маленькой, второстепенной, и сцена снималась у входа в Сан-Квентин. После того как были отсняты пять дублей, ее с прочими актерами и продюсером пригласил к себе на завтрак директор тюрьмы.

Она нашла внутреннюю атмосферу тягостной, а сочетание кирпича, цемента и стали леденяще бесчеловечным и поняла всю безнадежность, испытываемую в стенах этой огромной клетки ее обитателями. Чтобы завязать разговор, она высказала эти мысли за завтраком и громко спросила, многие ли заключенные пытались бежать.

Оказывается, попыток было множество, но успешных — мало. Директор с охранниками вспомнили истории о неудачных побегах, и один из ветеранов рассказал о самой знаменитой попытке — не бежать, а симулировать состояние жертвы казни.

Она не забыла ту историю и мысленно просмотрела ее после того, как внимательно ознакомилась с собственной камерой-спальней, пытаясь разглядеть в ней что-либо полезное. Та история представляла собой гимн человеческой решительности и изобретательности. В тридцатых годах… нет, в 1930 году точно, дровосек польского происхождения… как же его звали? Когут, Уильям Когут, был приговорен к смерти за убийство женщины и заключен в камеру смертников в Сан-Квентине. Он поклялся, что не допустит, чтобы его казнил этот штат. В ожидании дня казни Когут придумал блестящий план побега, не из камеры, а от приговора. Несмотря на крайне малые и жалкие возможности, Когут решил сделать бомбу.

Он решил сделать бомбу из колоды игральных карт.