Фанатка

— Тревога подступает, только если мне скучно, — Джулианна кончиками пальцев коснулась его щеки. Целебное касание. До чего полезное слово — «целебный». — А я ужасно скучала, пока тебя не было.

— Придется что-то с этим сделать.

— Да уж. Вам многое придется наверстать, Питер Робертсон.

Воистину так, подумалось ему. Повернувшись к жене, он вдруг увидел, как расширились ее глаза.

— И кажется, это произойдет скорее раньше, чем позже, — добавила Джулианна.

Сбитый с толку, он проследил ее взгляд. Машины впереди тронулись.

— Давно пора, — Питер вздохнул с облегчением.

Наконец-то пробка рассосалась.

Словно в чужом доме

Он едва не проехал свою улицу.

Здесь стояли пяти- и шестиэтажные каменные дома, по обеим сторонам улица была обсажена деревьями. На первых этажах и в подвалах ютились разнообразные магазинчики: в одном торговали вышедшей из моды одеждой, в другом — гитарами, в третьем продавали подержанные компакт-диски… Типичнейший уголок Ист-Виллидж. Большинство квартир тут сдавались внаем, но многие уже были проданы по каким-то сумасшедшим ценам. Если в середине семидесятых квартиру с одной спальней можно было снять за двести пятьдесят долларов в месяц, то нынче она продавалась за миллион. Или даже больше.

Его улица была Десятая Ист-стрит, между авеню А и Первой. Когда-то в Ист-Виллидж селились нищие художники и наркоманы; теперь же тут обитал народ куда более благородный и обеспеченный — преуспевающая творческая интеллигенция и удачливые наркодельцы.

Питер жил в шестиэтажном, с белыми стенами доме; обширное парадное крыльцо располагалось выше уровня земли, а под ним был вход в подвальные квартиры. За мощной дубовой дверью с овальным оконцем находились двадцать четыре почтовых ящика; на каждом из первых пяти этажей дома было по четыре небольших квартиры, еще две — в подвале, а шестой этаж занимали две многокомнатные квартиры — с тремя спальнями в каждой. Миновав первую входную дверь, можно было нажать кнопку и связаться с консьержем, и тогда он открывал вторую такую же дверь, ведущую в холл.

Питер шагнул через порог. И сейчас же его охватило чувство, сходное с боязнью замкнутого пространства; он не мог вздохнуть — но не оттого, что легкие стиснуты страхом, а просто воздух не шел в гортань, как будто Питер вообще не заслуживал благодатной возможности дышать. Ведь он совершил кощунство, осквернил святыню, широко распахнул двери для грядущих бед.

Гручо радостно кинулся по коридору с бледно-зелеными стенами, пронесся мимо квартир 1-А и 1-Д, добежал до лифта и уселся в ожидании. Кимберли нажала кнопку вызова; Джулианна прильнула к мужу, положила голову ему на плечо.

У Питера на языке вертелось признание. Он хотел быть честным. Он никогда прежде не лгал жене. Никогда в жизни! Не предавал ее, не изменял, даже мысли такой у него не мелькало. Почему же сейчас? Ну как такое могло случиться — да к тому же так быстро, легко? Как оно вообще могло произойти?

Прибывший лифт звякнул, открылась дверь. Когда они вошли в кабину и Кимберли нажала кнопку шестого этажа, Питер поглядел в зеркало на задней стенке.

Странное дело: семейство в зеркале выглядело счастливым.

* * *

Входная дверь вела в кухню — маленькую, но удобную. Здесь стоял новый холодильник и древняя плита с вечно моргающей контрольной лампочкой. Кухонные панели были из грязно-коричневого пластика двадцатилетней давности. Они выглядели безобразно, когда Питер с Джулианной купили эту квартиру восемь лет назад — цены на недвижимость тогда сильно упали, не то что сейчас. С той поры панели лучше не стали, но к ним все привыкли и даже сроднились.

Кухонные шкафчики были из настоящего дерева, а дверцы висели на старомодных петлях. Один из выдвижных ящиков заедал; Питер вечно забывал, какой именно ящик застревает, и страдал от собственной забывчивости: стоило потянуть за ручку, она отлетала, и сам он с трудом удерживался на ногах. Тостер они с Джулианной получили в подарок на свадьбу: единственный подарок, который дожил с той поры — не сломался и не был выброшен за ненадобностью. В дальнем углу кухни было место Гручо, и там же стояли две белые миски, усеянные черными изображениями косточек и оттого похожие на шкуру далматинца.