Фанатка

И без того достаточно сумятицы и беспорядка — в его мыслях, в жизни, да и в кабинете тоже. Куда ни глянь — повсюду какие-то безделушки, клочки бумаги, записки. Питер делал всяческие записи для прошлой книги, для нынешней, для тех, что еще только будут когда-нибудь написаны. А за одним из шкафов был тайник, устроенный предыдущим жильцом. Самый настоящий тайник, как в старом доме с привидениями; в нем хранились счета и налоговые декларации десятилетней давности. Кроме того, в кабинете стояли книги — от пола до самого потолка. Здесь было все, что Питер когда-либо читал или намеревался прочесть в скором будущем. И все издания «Анжелы по прозвищу Ангел»: дешевые книжицы в бумажной обложке соседствовали с переводами на немецкий, французский, японский.

Питер оглядел полку, занятую «Анжелой». На нее первым делом падал взгляд, когда входишь в кабинет. Из плотного ряда томов Питер извлек самое первое издание — книгу, которая была у Дины.

В задумчивости пролистав страницы, он глянул на посвящение: «Джулианне и Кимберли». И на страницу, где он выражал благодарность разным людям — главным образом тем, кто снабжал его необходимой информацией для романа. Список имен был куцый — многих и многих в нем не хватало, черт бы их всех побрал.

Виновные предпочитали оставаться неназванными.

Теперь он понял, почему.

Джеффри Холливелл

В то время он ощущал себя намного моложе.

Сколько лет назад это было — четыре года? А кажется, что гораздо раньше… или же только вчера. Питер наконец созрел для того, чтобы бросить писать статьи в криминальную хронику. Он долго рассказывал читателям о том, с какой легкостью в Нью-Йорке убивают. Затем ему пришлось написать, с какой легкостью погибли сотни людей в тот памятный день в сентябре 2001 года. Быть может, именно это его и пробудило: беззвучные обильные слезы многих тысяч скорбящих растворяли его самодовольство. Возможно, в тот день какая-то частица его души умерла, а другая, наоборот, возродилось. За годы работы журналистом в «Нью-Йорк таймс» Питер сочинил несколько рассказов — успел накропать где-то среди ежедневных статей о насилии и святотатстве. Их даже напечатали, и кто-то их даже читал. Один из рассказов прочел его литературный агент Майк Левин, который при первой встрече с разгону спросил:

— Вы сейчас работаете над романом?

Роман? Питер мечтал об этом, но… Где время-то взять? Сколько это займет — полгода, год? Правда, у них с Джулианной были кой-какие накопления, а ее работа давала стабильный доход. К тому же какая будет экономия, если не отдавать Кимберли в детский сад…

И он рискнул. Да и Джулианна его подтолкнула.

— Я не хочу, чтоб ты однажды оглянулся назад и спросил: «А что было бы, если бы?» — сказала она тогда.

Питер тоже не хотел бы оглянуться на прожитые годы и задать себе этот вопрос.

* * *

Собирать информацию оказалось гораздо труднее, чем он ожидал. Не физически тяжелее, нет, — это отнимало душевные силы.

Полицейские, с которыми он в бытность свою журналистом поддерживал приятельские отношения, не очень-то стремились помочь. Юные проститутки, изрядно побитые жизнью, рассказывали невнятно, словно желали за неразборчивой речью скрыть боль от незаживших ран. Наркодельцы и сводники в жизни оказались куда страшнее, чем на телевизионном экране. Страшнее и злее, и их револьверы нагоняли куда больший трепет.

* * *

С Джеффри Холливеллом Питер встретился холодным мартовским днем. Небо было ясным и пронзительно-синим. Сильный ветер бил в лицо, с каждым порывом пробирал до костей, как будто не желал подпускать Питера к трехэтажному роскошному особняку в Вест-Виллидж.

Быть может, ветру было ведомо будущее.

— Ты там особо на роскошь не смотри, — предупредил Майк Левин. — Держись смелей, и пусть она тебя не подавляет. Холливелл свою лачугу получил в наследство, а не заработал потом и кровью.

«Так-то оно так», — думалось Питеру, когда он подошел к огромной двери из черного дуба и надавил на кнопку звонка. Звон раскатился окрест, точно звон колоколов собора Нотр-Дам в Париже. Не столько роскошь, сколько жуть.

Холливелл оказался на несколько лет моложе Питера. Худощавый, в элегантнейшем черном костюме, он то и дело посматривал на часы, которые стоили больше, чем Питер зарабатывал в «Нью-Йорк таймс» за полгода. Мебель в доме была Питеру знакома: он видел ее на рекламных фотографиях в родной газете. Питер с Джулианной не уставали спрашивать друг дружку:

— Ну кто же покупает такую дорогущую мебель? Итальянский диван из натуральной кожи за двенадцать тысяч долларов!

Вот теперь Питер понял, кто покупает.

А еще он сделал открытие: упомянутый диван был ничуть не удобнее того шведского за четыреста долларов, что стоял у него дома. Жестковат и вдобавок лишен индивидуальности. В целом похож на самого Холливелла. Тот сидел напротив Питера, а их разделял обширный кофейный столик из темного стекла, которое держала на руках обнаженная бронзовая девушка.

Холливелл вырвал из переплетенной в кожу записной книжки листок и по памяти написал телефонный номер: