Фанатка

Стоит у двери в магазин, где торгуют гитарами, съежилась в темноте. Магазин закрыт, продавцы давно разошлись по домам. У нее уже ноги затекли от неподвижного стояния, пальцы больно покалывает, и похоже, они вскоре занемеют. А она все глядит и глядит на окно, которое, как она с самого начала решила, должно быть окном его квартиры. Теперь-то она точно знает: то самое окно. Его.

Она видела, как за стеклом мелькнул силуэт: Питер прошел, стягивая с себя рубашку. Да не просто так снимая, а раздеваясь с определенной целью.

А уж кому как не Дине знать, что у него была за цель.

Она утерла слезу. Рассердилась. В основном на себя — за то, что плачет. Но… Она ведь заслуживает того, чтобы сейчас быть там, на шестом этаже, в его комнате, в его постели. Она столько раз представляла себе, как у них с Питером все произойдет в первый раз. И от его предательства ей было больно, особенно после того, что произошло в Мэдисоне. То была лишь прелюдия, так сказать анонс, рекламный ролик, призванный намекнуть на то, что последует дальше.

Намекнуть на их с Питером связь.

На их неразрывные узы.

Ах, как ей хотелось быть наверху, не с улицы наблюдать свет в окошке, а смотреть на Питера с Джулианной прямо в комнате. Слушать, как он лжет жене. Ощущать запах их пота.

Как страстно хотелось закричать Джулианне:

— Ты что, не знаешь, кого он на самом деле желает?! Да знаешь ли ты хоть что-нибудь?!

Понимая, что такое невозможно, что ей нельзя встречаться лицом к лицу с его женой — это не входит в ее планы, по крайней мере, пока еще время не настало, — отлично это понимая, Дина горестно шмыгнула носом и, неловко ступая на затекших ногах, вышла из темноты. Шагая по Десятой Ист-стрит на восток, она двинулась домой.

Утренний ритуал

Он прислонился к одному из деревянных шкафчиков в маленькой кухне. Шкафчики были невелики, в них едва вмещалась та посуда, что была в хозяйстве. Веселый зеленый цвет шкафчиков составлял приятный контраст с футболкой, которую Питер надел со штанами цвета хаки. В прежние времена футболка была темно-зеленая и украшена логотипом любимого Питером книжного магазина. Нынче от логотипа осталось лишь воспоминание, а сама футболка вылиняла и стала серой. Штаны были старые и понизу сильно обтрепанные, но дома в них ходить было можно. Питер стоял босиком, ступнями ощущая прохладу черно-белого линолеума на полу. Он держал кружку, унесенную из какого-то ресторана — название он при всем желании не мог вспомнить, — и прихлебывал из нее черный кофе.

Он обожал этот ритуал, про себя называя его «проводы девушек на работу». Кимберли была в школьной форме — клетчатая синяя юбка и белая блузка. На голове у нее по-прежнему красовался пенопластовый «сыр»; ярко-желтый цвет нелепой шляпы совершенно не сочетался с нарядом Кимберли и окружающим ее миром, да и вообще с жизнью и природой. Дочку вела к выходу мать — в деловом костюме, как подобает окружному прокурору. Костюм был глубокого синего цвета, юбка ниже колен, неяркая блузка застегнута на все пуговицы. Строгий пиджак явно стремился лишить хозяйку всякой женской привлекательности — в противовес тем маечкам, которые надевались в постель. Туфли были подобраны разумно: элегантные и одновременно удобные. Кейс дорогой, из натуральной мягкой кожи — подарок, который Питер сделал жене, когда она получила повышение в должности.

— Ну давай, спрашивай, — сказала Джулианна дочке, выйдя в кухню.

— О чем ты хочешь спросить, Тыковка? — заинтересовался Питер.

— Можно я тебя приведу показать и рассказать?

— Что-что? — Он искренне развеселился.

Слова полились со скоростью сотни миль в час, взволнованные и не всегда связные:

— Сестра Бернадетта сказала принести в школу что-нибудь и рассказать, какое оно имеет отношение к тому, кем хочу стать, когда вырасту. А Билли Тиболт спросил, можно он приведет папу, папа у него хоккеист и играет за «Рейнджерс», а Билли тоже хочет быть хоккеистом, когда вырастет. Она сказала, пусть ведет. А потом типа Марисса спросила, можно ей привести своего папу, он доктор, а она хочет вырасти в доктора. — Кимберли перевела дух. — Ну и я подумала…

— Она умирала от желания тебя спросить, — пояснила Джулианна. — Никак не решалась заговорить по телефону.

Питер опустился на колено, оказавшись с Кимберли глаза в глаза.

— Для меня большая честь — прийти к тебе в школу на показ и рассказ, — проговорил он торжественно и поправил на дочке кусок желтого пенопласта, чтобы сидел поровнее.

— Правда? — Кимберли просияла. — Ты не будешь слишком занят?

— Для тебя всегда найдется время.

— Круто! — вскричала она, и не было на свете восклицания слаще для отцовских ушей. — Я скажу сестре Бернадетте.

— Договорились. Оповестишь, когда надо будет прийти.

— Оповестю, — радостно согласилась дочь.

Питер поднялся на ноги и улыбнулся жене:

— Как насчет того, чтоб я зашел к тебе в контору…

— …на показ и рассказ? — подхватила Джулианна.

— Вообще-то я думал пригласить тебя пообедать.

— Не получится, малыш, — она забрала у него кружку с кофе и отхлебнула добрый глоток. — Я целый день в суде.